Берг. Глава первая

Мужчина по имени Берг,
сменивший имя на Греб,
отправился в город у моря
с намерением убить своего отца…

Окно размыто нехарактерным для этого времени года дождем. На берегу моря, возвышаясь над городом, тело ворочается в кровати: рыба без плавников, плоскоголовая и белочешуйчатая, скованная стенами коридора — измерения, куда солнце редко дотягивается, — Алистер Берг, мастер по восстановлению волос, поджатые перепончатые пальцы на ногах, разрывается меж сердцем и часами, нервно мечется в полусвете и смехе из танцевального зала напротив. Сходить туда еще раз, подцепить еще одну? Да вряд ли даже десятка хватит — утешение в мастурбации, с извилин разума свисают порнографические кадры. ИЩУ нежную, беззаботную певчую птичку, приляжем и забудем обо всем. Уже неделя в этом чужом городке, а прогресса никакого. Старик даже не появился, и после всех этих лет, обещаний и планов воображаемая погоня замирает в неподвижности мечты о вчерашнем. Чистое лезвие ножа разрезает перегородку, отделяющую меня от них. Да-да, я видел тебя с ней. С ней, с той, кто теперь делит с тобой жизнь, дарит тебе ласку, плачет из-за тебя или смеется. Встреча на лестнице: сначала настороженный взгляд, третий день — признание. Это наш новый постоялец, давайте покажем ему все самое лучшее. Доброе утро, чудесный денек. Добрый день, сегодня прохладно. Его рука в ее руке. Когда они проходили мимо, Берг кивнул и слегка улыбнулся. Улыбка человека, который хочет скрыться за ложным желанием остаться инкогнито, сохранить дистанцию. Позже их смех выстрелил в ответ, сломал стены, пробил дверь, и даже через некоторое время перегородка продолжала дрожать, пока он мерил шагами узкую ленту ковра между шкафом и кроватью, иногда улавливая отражение рта, что изогнулся тонкой аркой. Покопавшись под матрасом, Берг вытащил залитый пивом клочок газеты и пристально всмотрелся в крошечную фотографию.

Ох Али это он, точно он, твой бедный папа. У меня аж сердце замерло, забавно, ведь столько времени прошло — и ни словечка, но вот он, словно из могилы восстал. Али, как думаешь, кто Эта Женщина подле него?

Он заметил руку, обвивающую хрупкие плечи, — любовница отца или просто подруга? В последнее поверить сложно — фотография показывает особо близкий характер отношений. Теперь он знал наверняка. Не так много времени ушло на то, чтобы проникнуть в тот же дом, в соседнюю с ними комнату. Да, ему повезло, все встало на свои места. Сейчас, конечно, не так трудно признать, что дальнейшие события в своем вечном танце случайности и упорядоченности должны замедлить ход?

Между тем он выяснил, как они живут, сколько времени проводят вместе. Сегодня еще одна подсказка: письмо на стойке в вестибюле, адресат — миссис Джудит Голдштейн, комната девятнадцать. И где же тогда сам мистер Голдштейн, на глубине в десятки метров или же всего в считаных метрах рядом, еще один преданный, скребущийся за другой стеной, замышляющий месть? Берг засунул вырезку из газеты обратно под матрас и сел на край кровати, запрокинув голову от затмения, окутавшего комнату, смятую постель, комод с ящиками, которые упрямо не задвигались; полуоткрытые дверцы шкафа; потрескавшуюся эмалированную кастрюлю с выцветшими голубыми цветочками; обои, которые теснили предметы в рамках комнаты; грязную еще с утра посуду; полбуханки — монашеский капюшон на бледно-желтой пластиковой скатерти; брюки в тонкую полоску на кресле, обитом розовым ситцем; штаны; жилеты с завязками; чемоданчик, набитый склянками, париками, листовками: ПОКУПАЙТЕ ЛУЧШИЙ ТОНИК ДЛЯ ВОЛОС ОТ БЕРГА, ПРЕДАТЕЛЬСТВО ДАЛИЛЫ ВАМ БОЛЬШЕ НЕ СТРАШНО, ДВА МЕСЯЦА — И ВЫ НОВЫЙ ЧЕЛОВЕК. Подле кровати ровно сложены письма от Эдит Берг, беззаветно преданной своему единственному сыну.

Ох Али не нравится мне, что ты вот так вот к нему поехал. Уверена, неразумная это затея, он же даже не узнает тебя, да и тем более не признает своим после всех этих лет.

Через приоткрытую запачканным пальцем щель между занавесок, достаточно широкую, чтобы мог проползти паук, Берг мог видеть дворец напротив, свет которого озарял обрамленные припаркованным транспортом строгие викторианские кварталы. Справа треугольный остров церковного двора, возможно, оттуда и тянет гарью, что заполоняет его комнату еженощно, хотя, может, и удастся не дать запаху проникнуть внутрь, забив бумагой щели и не забыв закрыть окно. Берг потянул створку вниз и продолжил пожирать глазами парочки, которые входили в бальный зал. Однажды он сам дерзнул пересечь дорогу и вернулся с вертлявой девицей, что хихикала и чирикала над ним, но он не смог, и смех оборвался.

Несостоятельность, извинения, высохшая смоква в липких руках. Ну ты даешь, конечно, притащил меня сюда, на самый верх, и чего ты теперь хочешь, чего рыдаешь, вали к своей мамочке. Боже, ну подожди, я всем расскажу, как меня сегодня угораздило, да они со смеху помрут. Желание кастрации, сбривание волос на лобке. Словно игра в куклы, розово-мармеладный — вздымается в ванной; маяк, а снаружи вырастающие из тела скалы, которые становятся личинками, заполняющими долгие ночи, они лезут из запечатанных стен, копошатся в изгибах смятой простыни. Где-то за этим кроется слабое воспоминание: сверху заглядывает лицо, седина в волосах, а затем опускается на веревочке, — чтобы поцеловать, а никак не задушить? Звонит Эдит, приглушенное хихиканье Дорин, отчаянно хочется сбежать, как же так получилось, золотой дождь заливает ее новое алое платье. Потом дядя Билли, дома в отпуске, пьяный, пропитанный запахом пота и табака, тянет тебя к себе на колени; поцелуи под запретом, ты же прошел конфирмацию, целоваться грязно, нельзя, так и до греха недалеко. Все равно что разглядывать пошлые фотографии, которые Ники и Берт вместо закладок использовали в Священном Писании, стараясь облегчить болезненное томление вагины мисс Хилл; воплощение старой девы с садистской тягой к попкам мальчиков. Алистер Берг, подойди, наклонись.

Темно, работает радио. Внутри что-то ворочается, во сне бормочет ребенок. Мотылек бьется о стену, о дверь, о свет. Пальцы Берга сбиваются с пути, трепещут над выключателем. Мотылек шипит на раскаленной лампе и низвергается, обескрыленный. Скрипит лестница, может быть, это старик собственной персоной? Берг выключил свет и приоткрыл дверь. Он поджег спичку и застыл в ожидании, не осознавая, что пламя лижет его руку. Движение в темноте поблизости, голос женщины. Вскоре появилась Джудит, ощупью пробираясь вдоль стен лестничной площадки. Берг услышал звяканье ключей и то, как открывается и закрывается их дверь.
Вне всяческих сомнений, она была куда моложе его отца. Искусственно привлекательная, решил он, но кого вообще интересует в женщине что-то помимо внешности? Но вот она что увидела в старике — непонятно, уж точно не деньги: казалось, что это он живет за ее счет. Какая-то общая форма извращений? Но по крайней мере в эту секунду их сексуальная жизнь его совсем не волновала, пусть интерпретация их отношений остается неочерченной.
Надо представиться как-нибудь вечером, предложить выпить, отец однозначно согласится, ведь каждую ночь старик, шатаясь, поднимается по лестнице, за чем следуют полчаса криков, а потом скрип кровати — часами, буквально часами, пока Берг пытается похоронить себя под одеялами.

Он зевнул и потянулся. Отвлекала музыка, и он подошел к окну. Микроскопический глаз наблюдает за неизменной сценой, постоянства которой избегает разве что погода. Небрежно выглядывает из окон молодежь, за ней фигуры свиваются в парах, и, словно за пуповину, Берг тащит себя через переплетение их рук и ног. Глаз, два, смотрят через дорогу. Он задергивает шторы, прислоняется к стене, давясь сигаретным дымом. Постепенно успокаивается и вновь прижимает лицо к окну. Еще один взор словно через телескоп, сталкивается с его взглядом и скользит дальше. Берг развернулся к комнате. Стоит ли впадать в это состояние лишь из-за того, что кто-то его увидел, тут же нечего бояться, нечего стыдиться? Он снова открывает шторы, и свет начинает кружиться вокруг всех предметов в поиске чего-то известного, но недоступного глазу. Берг остается стоять в луче света, стараясь не выдавать внутреннее смятение, не выкладывать финальный план: придерживаться правил и законов избранной тропы. Сдано, запечатано. Полное имя снизу, пожалуйста: АЛИСТЕР ЧАРЛЬЗ ХАМФРИ БЕРГ, рожден третьего числа третьего месяца тысяча девятьсот тридцать первого года. Профессия отца: джентльмен неизвестного происхождения, отпетый негодяй. Мать: непревзойденных достоинств леди, мать гения…

Теперь Али раз ты больше не в армии надо найти работу.

В семнадцать выяснилось, что он бесплоден, а затем и тайные уколы: неизлечимо. Но ты подумай о других, неизбежно выполняющих свои обязательства, ты же один из везунчиков, будь благодарен за малое, хотя бы не импотент.

Что ж мальчик мой думаешь как бы сказать… последовать по стопам отца наверное, а может на гражданскую службу поступить — знаешь они ведь там о тебе позаботятся.

Тут не поспорить, уже отложено в архив, пронумеровано, задокументировано. Эдит всегда уважала респектабельность, надеялась, что он станет добропорядочным трудолюбивым гражданином.

Видишь ли Али у меня ничего хорошего-то и не было. Конечно ты никогда не поймешь, но я хочу чтобы у тебя было то, чего у меня не было.

Замученный вид, кашель, что иногда длился ночами напролет все выходные; особое бритье, лезвия тупы, ей нравится прикладывать шарики ваты.

Когда ты вернешься Али? Теперь-то ты знаешь что все не так я просто спрашиваю, хочу узнать. Но потом у тебя будет своя жизнь, я не буду тебе мешать.

Напротив ее раскрасневшееся лицо, порхание ее рук; потускневший блеск отложенной на праздничный день броши на лацкане ее пальто искусственного меха, на краешке ржавая булавка, от которой всегда комок в горле; слезы в глазах; дыхание, задержанное, пока пар поезда не сольется с облаками, плывущими на запад. Зажмурившись, Берг лег на спину. Волны джаза или медленного вальса в тесноте некрополя из клеток, словно отполированные до блеска бусины, — дернуть раз, и как далеко они раскатятся? Понимаешь, как бы это объяснить, — а хотя смысла нет, к чему так настойчиво стремиться смазать сознание?
Для тебя, исследующего загадочные просторы гор, озер и джунглей на бескрайней территории одеяла, время ничего не значит. Через замочную скважину я протягиваю свой взор, на нити нанизаны отпущенные дни, неподконтрольный откат мыслей.

Сплетать опыт посредством воображения, разыгрывать вымышленные роли или выбирать пат в качестве компромисса. За всей этой подделкой кроется тайная армия, поражающая тех, кто крадется по строительным лесам сравнений, — но последние продолжают преследовать, полные бледного недоумения и обиды. Тогда тебе было нечего предложить, не считая однажды виденного вращающегося волчка и священной синей ветряной мельницы. В непосредственной близости идея контрастирует с образом, бесконечное переплетение мифа и рациональности, нечетные лета под прямым углом; если я перегну палку, смогу ли удостовериться, что формула верна за рамками привычного движения? Как просто было бы наконец отойти в сторону, избавиться от груза вины. Помни, что общество тебе ничего не должно, следовательно, не найдешь ответа, изматывая себя, не получишь награду за недовольство, да и как я узнаю, доказано ли право на свободу? Помнишь: качели, ростки, карусель с лошадками; кружится голова, и слепит блеск, липкие пальцы гладят бродячего кота, мертвого дрозда, оглушенного кролика; васильки разбрызганы по витражу; маки в полях кукурузы, первый, второй, а может быть, третий поцелуй — не в губы, на сене; разбегаются крысы, а поцелуи потом отмечены мелом на скамейках в парке: у меня больше всего. Солнечные дни и запах домашнего кекса, ирисок и упавших яблок; окруженное ореолом лицо Эдит в разбитом окне пристройки. Вы впиваетесь, взбираетесь, наряжаетесь, показываете друг другу языки, прикасаетесь друг к другу там; узнав об этом, что бы они сказали? На полпути холмы встречаются с небом и теми, кто зачаровывал свою тропу улитками, прятал пыточные колеса в изгородях; ракеты чужих планет дают осечку; вся галактика — стул гиганта, ты сам — заноза в ноге. Гирляндой из цветов прикован к соседской девочке, завидуешь тем, чей нарцисс между ног больше твоего.

Поняв, что часы остановились, Берг включил свет. Потеряв счет времени, он чувствовал себя не в своей тарелке. Он прислонился к перегородке. Может быть, они уже в постели? Кто-то кашлял? Он подошел к окну, танцевальный зал закрылся, а значит, уже давно перевалило за одиннадцать. Высунувшись из окна, так и не смог разглядеть часы паба. Ну и ладно, подождет, пока они не пробьют. Рассматривание счетов слишком угнетает. Берг полистал журнал, на некоторое время остановившись на девушке, которая намыливалась в бирюзовой ванне. Да, он мог бы добиться большего, продавая брошенным домохозяйкам мыло, крупное, в форме лимона, принося им и себе удовольствие на оговоренный срок. Восстановление волос, в конце концов, интересует только мужчин. Наносить в два слоя на ночь, почувствуйте нежность шелка. Тогда почему у меня нет львиной гривы и я не реву победно, шагая по городу? Перегородка что, сдвинулась? Он прижался к ней. Оба ли они сейчас находятся по другую сторону — старик, прямо как слепой крот, пробирается по курганам ее плоти? Используй отговорку узнать время, сломанные часы — доказательство.

Стучится в их двери, мягкая лапа пантеры трется о дерево, но стук остается безответным. Он дернул ручку. Да, они точно там, забавно так притворяются. И вообще, не то чтобы он прерывал их сон. Он покашлял и вздохнул, меря быстрыми шагами лестничную площадку наискось. Стоит ли вернуться в свою комнату и позвать оттуда, закричать, словно разбуженный ночным кошмаром? Еще немного он стоит на лестнице, отрезанный от всего дома, от района. Может, они вышли, а может, умерли — слишком быстро и слишком много совокуплялись? Берг спускается на ступеньку ниже, склонив голову, пытается продумать дальнейший путь. Пока он был там, другие двери оставались лишь частью стен, а время от времени сквозь щелку доносилось тихое бормотание или шум радио. Что, если он постучится и спросит, который час, не схлопнется ли тотчас же эта щелка, не оставляя пространства его глазу, а тем более пальцу? Он остановился на ступеньке у входной двери, в двух сотнях ярдов от «Дворца танца». Цветные билеты, сдувшиеся шарики, презервативы разделяют тротуар и дорогу. Берг наклоняется немного вперед, чтобы посмотреть на часы паба. Лежа на спине, он смотрел на здания — приближающиеся гиганты. Хватай звезды, стяни луну для моего пупка — петлицы, удостоверяющей мою личность.

По его лицу пробежала тень. Он раскинул руки. Умоляю, оставьте меня, где я есть, как было дано мне, я удовлетворен, резонирую с собственным миром. Он закрывает глаза и сворачивается зародышем на тротуаре, размыкая губы — сухие листья. Был ли я когда-либо внутри?

Слезы Эдит — не справляется, робкая среди жестких мам. Ты обнаружил: как развлекаются в общежитиях, кто считается симпатичным мальчиком в возрасте девяти лет, каково это — когда тобой пользуются.

Ох Али лучше бы ты умер чем так ужасно меня опозорил, принес мне невыносимое горе. Я не понимаю твою злую похоть, лишил ты меня всей радости в жизни.

Круглые ободранные колени, волосы свиваются в кудри; он маменькин сынок, просто маменькин сынок; папы нет, мама отдает себя в залог, чтобы оплатить счета; глупый неженка Берг, такой холодный, что даже погадить не может. Так значит, это была игра: получить что-то, чтобы в конце концов потерять? Он приложил кулак к ладони, размышляя. Словно стручок, который может неожиданно раскрыться и показать сладкую сердцевину. Может ли внешний мир осудить его, если он так хочет сдаться — но так ли ты хочешь? Противоречия, кажется, сливаются в симбиозе, становятся эпохой, которая отказалась брать билет в один конец — в мир без людей. Свой билет я давно порвал, еще там, в террасных садах, на гладких лужайках, где раскинулись бабочки и редкие виды цветов, подглядывая через световые каналы, мерцающие на мальчике, которого оставили по ту сторону изгороди. Прилипчивый болезненный ребенок, желающий быть принятым другими — здоровыми, сильными, облаченными в ладно скроенные костюмы, с напомаженными волосами. Твои грязные, изгрызенные крысами манжеты и перештопанный сзади воротничок, хлюпающие грязью ботинки. Но однажды, оказавшись в одиночестве, когда ты правил, пересекая холмы, правил зверем и цветком, а природа приветствовала тебя неспешной чувственностью, кружащей вокруг солнца, когда ты несся на ветре через леса травы, ничто не имело значения, ведь все вокруг принимало твою ценность. Он покачнулся на середине дороги, заглядывая отцу в глаза; глаза, закатившиеся внутрь, соединенные через переносицу нитью, что стекала от родинки на правой щеке с единственным темным волоском. Берг сделал шаг назад, прочь от запаха спирта и лежалого табака. Старик пошатнулся в его сторону, пытаясь свернуть самокрутку. Эй погоди-ка, ты же тот паренек из соседней комнаты, номер восемнадцать? Да, так и думал, вижу, ты сам слегка перебрал, ну я тебе скажу, почему бы и нет, позволяет перевести дух, так ведь? Язык вдоль бумаги, сомневающаяся ящерица, щелк-щелк по ее хвосту — и нет. И он меня породил? Нет, нет, стоило остановиться на образе мягкого, уважающего себя отца, что почил в мыслях. План сработал слишком хорошо, почти случайно, точно не стоит доверять этому: необузданный зверь? Но надо продолжать, как и до этого, как я задумал. Разоблачение сейчас подобно смерти. Берг берет старика под руку, но его твердо отталкивают. Ладно, ладно спасибо, я справлюсь. Он смотрит, как его отец неуверенно шагает к дому.

Такая возможность упущена! Даже сейчас он мог затеять драку, настроить старика против себя, и в считаные секунды тот был бы повержен. А останки? Ну он останется, разве этого недостаточно? Но казалось, что это слишком просто, как любовная интрижка, а значит, предварительные мероприятия стоит растянуть; немного позаигрывать с вероятностями. Вот он — шатается в дверном проеме. Иди к нему, возьми под руку, потяни вниз, вырежи родинку, раздели волосы пробором, размозжи мозг, задуши его. Это твой сын, слышишь, да, помнишь женщину, которая когда-то приглянулась тебе с первой встречи, затем случилась «неожиданность», как говорится, снизошел до брака, а потом…

Твоему отцу нужен был повод Али любой повод — испанская война? Да могла бы быть и она. Так или иначе, одним вечером он вышел из дома, сказал, что заскочит в местный, и так и не вернулся. Только через несколько недель я заметила что нету некоторых украшений, моей шубы и поросенка, которого я специально для тебя хранила.

Берг подходит к дому. Его отец перегнулся через перила, уставившись в лужу рвоты. Абсолютно точно никакой связи, мы никогда не сможем найти общий язык. Однако идеал слишком долго вынашивался, парадоксальная дилемма, которую так хочется стереть, сформулировать гигантским облачным взрывом, прорваться через солнце своей недвусмысленной силой.

Сохраняй отстраненность, будь заботливым соседом, делай, что от тебя ждут. Он поднял старика по лестнице, взобравшись наверх, отпустил. Отец со стоном снова прислонился к перилам. Так, немного подтолкнуть — и полетишь вниз, родной. Кто догадается, в его-то пьяном виде? Бедный Натаниэль Берг, мы были близко знакомы, всегда говорили, что выпивка и сведет его в могилу. Его заставил отступить голос Джудит. Старик заскулил — собака сердитой хозяйки. Иди, упади ей в ноги, лизни ее, лизни тут, здесь, между, над волосами, принюхайся к сладости, шепот весенних приливов. Дверь закрылась. Отец вздрогнул. Берг поднял его, придерживая рукой, и потащил в свою комнату, толкнул на кровать. Каким древним он выглядит — сколько ему, пятьдесят, наверное за шестьдесят, а сколько Джудит? За крашеными волосами и тщательно напудренным лицом не различить, а достаточно близко он не подобрался, по крайней мере пока. Кожа старика словно кожура овоща, глаза — головки ржавых булавок. Берг раздел его до засаленного нижнего белья, порванного сзади — три пулевых отверстия, — и на желтой сморщенной коже обнаружил большое пятно татуировок.

Он их когда-то сделал просто ради веселья, ну так он сам сказал. Однако если и есть способ его опознать, то лучшего не найти.

Берг медленно очерчивает пальцем разбросанные буквы: ЭДИТ МОЯ ЛЮБОВЬ И РАДОСТЬ; ниже — В ПАМЯТЬ О МОЕЙ ЛЮБИМОЙ МАТУШКЕ. Его глаза метнулись к лампочке, качающейся выше, близко, еще ближе. Вырвать, заполнить цветами, а затем сорвать лепестки, один за другим, лежа под ароматной мягкостью. Он снова чувствует запах гари, пронизывающий комнату, запах плоти. Прикрыв старика одеялом, закрывает окно, хотя понятно, что теперь зловоние продержится тут до утра, но вдруг повезет — к утру выветрится? Может быть, напротив крематорий?

Он присел у газовой горелки, наблюдая за кипением молока, — насекомое вот-вот свалится внутрь. Страшная ошибка — притащить старика в свою комнату, могло бы подождать до другого дня. Нависая над молоком, он замечает коричневую кляксу на поверхности. Зачерпнув мотылька, прижимает его к краешку блюдца. Спиной откидывается на комковатую подушку, сломанные пружины, потертые кожаные подлокотники. Раз или два он взглянул на отца, на секунду показалось, что тот проснулся и наблюдает за ним, но вблизи видно — это простертое тело, покрывающее кровать, нога торчит из-под одеяла, вздрагивая иногда, кивая в секретном сговоре с перегородкой. Он слышал, как туда-сюда ходит Джудит, стук тарелок, странные причмокивающие звуки, может быть, она вылизывается? На самом деле, она не была некрасивой, просто не в его вкусе. Он перемешал молоко и, сняв пенку, как одеялом укрыл ей мотылька в блюдце. Джудит и правда не так плоха; большая грудь компенсирует все, чего только может недоставать. Он тянется за зеркалом. Если она приняла мужчину, которому под шестьдесят, кого она отвергнет? Потирает небритый подбородок, приглаживает волосы и оглядывается в поисках галстука-бабочки на клипсе. Почти щеголеватый, он добавляет последний штрих, у него едва ли не элегантный вид.

Али в тебе точно что-то есть, прирожденный аристократ, твой отец таким же был, ну хотел так думать.

Он смотрит на грязный изношенный плащ отца, на дырявые носки и с улыбкой выходит, закрывает за собой дверь и кладет ключ на выступ чуть выше. Осторожность не помешает, не дело, если его отец проснется и упорхнет. Может быть, я слишком много себе позволяю? Он мягко стучится в их дверь. Открыла Джудит, задыхающаяся, покрасневшая и нахмуренная. Берг пробует натянуть улыбку, которую примерял, цепляя на себя галстук-бабочку, но, когда Джудит наполовину закрывает дверь, улыбка скатывается к уголкам губ. Может ли она подсказать ему время? Она шмыгнула носом, осмотрела его с ног до головы и исчезла. Вскоре вернулась. Что на ней было надето, что так шуршало — сухими листьями на ветру? Извините, наверняка не знаю, но паб уже точно закрылся. Он заметил, что она снова бросает взгляд куда-то вниз, на брюки без складок, блестящие колени, пятна меж пуговиц. Вы случайно не видели неподалеку мистера Берга? Раз она об этом упомянула, ему кажется, что видел, да, должно быть, это мистер Берг с кем-то говорил в пабе. Ее пальцы, игравшие с пуговицей на груди, упорхнули, нырнув в тонкую золотую сеть, сдерживающую желтую копну волос. Провал между их комнатой и лестничной площадкой ширится. Он взглянул на ноги, шнурки на одном ботинке развязаны. Согнувшись, он затягивает концы. Может быть, она расплачется, упадет ко мне в объятья, я ее успокою, утешу — а потом? Он посмотрел на закрытую дверь, прислушался, но ничего не услышал. Он возвращается к своей комнате, тянется за ключом, теребит его, поворачивается и снова стучится к ним в дверь. Слышен детский зов Джудит. Дверь остается закрытой. Она повысила голос — на какие же изменения способны женские голоса, подстраиваются под ситуацию, добиваясь своего. Провал между ними становится шире. Ну что на этот раз? Берг делает шаг назад, практически склоняясь перед ней. Шиллинг? Ну что ж, проходите, я поищу.

На пороге их комнаты — кажется, полностью задрапированной пурпурным бархатом, напоминающей египетскую гробницу, квадратную и тускло освещенную. Джудит открыла рот, закрыла — перезрелая дыня, зависшая в воздухе. Он прошел дальше.

Низкая мебель — собрание сенаторов. В одном углу — большая позолоченная клетка, в которой волнистый попугай теребит то свои перья, то серебристый колокольчик. Сиамский кот потягивается, разворачиваясь на бархатной подушке. Викторианские безделушки заполоняют комнату, чучела животных пялятся из своих стеклянных убежищ на восковые цветы и фрукты. Слышно, как за ширмой шуршит Джудит, как тикают часы. Он приблизился к кровати: сдвинулась ли перегородка? Появилась Джудит, склонилась над своей сумкой и выпрямилась, щелкая застежками, что были украшены камнями. Шорох крыльев спугнул кота, его хвост дрожит — большая гусеница, прижавшаяся к дивану; совиные глаза в поисках глаз Берга, вращаются в огненных и водных орбитах, а Джудит протягивает шиллинг. Выпьете что-нибудь перед тем как идти спать, мистер Греб? Греб же, не так ли, может быть, что-то покрепче? Он кладет теплую монету вглубь кармана. Чашечка горячего шоколада не повредит. Жестом показывает на диван, покрытый кошачьей шерстью. Серый офисный костюм в полоску свисает с дверцы шкафчика, пара замшевых туфель косо посматривает из-под кровати, а рядом — голубые мюли с мехом. Джудит снова за ширмой. Берг пересек комнату и склонился над кроватью. Ни звука, может, ублюдок успел все сознание растерять, получается, обманул меня? Надо уйти, срочно уйти и проверить. Он сполз с кровати. Джудит обернулась. Он жестом указал в сторону перегородки. Чайник не выключил, забыл, схожу проверю, и минуты не пройдет. Одергивает рукава поверх потертых манжет рубашки. Кот прыгнул, прижался к ногам Берга. Глаза — желтые катушки, вращающиеся наружу, внутрь, сужаются до острия кинжала.

Старик свисает с кровати, курганы рвоты на пуховом одеяле, на ковре. Берг снова закрывает дверь. Когда Джудит принесла шоколад, он отметил, что она переоделась в пеньюар из черного блестящего материала и уложила волосы, теперь не сдерживаемые сеточкой; глаза аккуратно подведены на восточный манер. Он потягивает шоколад и смотрит, как она неторопливо пьет свой напиток. Погода так себе в последнее время. Вы здесь не долго, я так понимаю? Чем занимаетесь? Восстановление волос — какое необычное занятие! Берг улыбается, пока Джудит выдувает кольца дыма, гладит растянувшегося у нее на руках кота, лапки мнут обтянутые шелком колени. Себастьян — очаровательная киска, ну разве он не милашка, знаете, он составляет мне компанию, хотя вот Натти не особо нравится мой Себби. Она продолжает прятать пальцы в мех, спина кота выгибается, громкое мурчание вибрирует в комнате. А потом у него появился Берти, да он больше внимания обращает на эту чертову птицу, чем на меня, — честно иногда кричать хочется, вы бы видели, как он с ним разговаривает, а когда Натти нет рядом, он вообще не поет, ни ноты, ну представьте: попугай, который даже петь не умеет, не то что говорить. А как он голову просовывает, вы бы видели, прямо в клетку ее сует, когда его кормит. А вы любите животных, мистер Греб? Конечно, Себби не просто кот, он понимает человеческую речь, знаете некоторые слова приходится доступно объяснять. Себби, Себби, вот моя радость, вот моя красота.

Складки пеньюара Джудит расползаются в борозды, разбегаясь в стороны, в стороны от расщелины посередине. Чувствуется удушающе сладкий запах подмышек — трава после дождя. Он весь день не ел, Натти не было, хотя я купила лучший корм, знаете, он тоскует, можете себе представить, что у живого существа такого размера есть чувства? Себби его чуть не убил однажды, хотя не могу его винить. Посмотрите на него, как он пялится, я уверена, ненавидит меня. Берг посмотрел на птицу. Она покачивается, склоняет голову, глаза-гальки моргают через решетку. Он аккуратно поставил чашку на стол в японском стиле и похлопал по карманам в поисках сигареты.

Джудит протягивает ему пластиковый портсигар под крокодила, он вытаскивает сигарету. Я предпочитаю эти, а вы, мистер Греб? Он подождал, пока она вдохнет, а затем позволил дыму медленно струиться из ноздрей, в то время как Джудит надувала губы. Она кладет ногу на ногу, пеньюар соскальзывает, показывая ямочку, родинку рядом с коленом. Берг пододвигается к краю дивана. Что ж, было очень вкусно, нежный молочный шоколад, нет ничего лучше, самое то перед сном. Он встал. Неужели вам уже пора, так быстро, может, подождете Натти, составите мне с Себби компанию, совсем другое дело ведь когда есть с кем поговорить?

Берг опускается обратно, скрещивает ноги, потом расставляет, тушит наполовину выкуренную сигарету. Птица затрепетала, поклевывая колокольчик или заглядывая в крошечное зеркало. Себастьян пошевельнулся, хвост заскользил-закачался на бедрах Джудит. Перегородка затряслась. Берг быстро пересек комнату. Джудит зашуршала за его спиной. Кот заскребся в своем лотке. Чучела зверей отбрасывают тени, сова, мышь, маска лисы. Он потянулся к ручке и почувствовал, как Джудит схватила его за руку. Неужели вам уже пора, вы так устали, немножечко устали, почему бы не отдохнуть здесь, чуть-чуть, пока он не вернется? Полуобернувшись, Берг видит, как все еще дрожит перегородка, а кот уселся на столе между восковыми фруктами и цветами. Он повернул ручку, пожал пальцы Джудит и вышел. Чувствует присутствие ее черно-саванной фигуры в дверном проеме, за спиной — дрезденские пастухи, выцветшие акварельные пасторали, блестящий телевизор на стальных ножках, грациозный кот зевает, вытянувшись у ног хозяйки. В углу молчаливо глядящая птица. Некоторое время назад белые розы мелькали сквозь воскресно занавешенные окна, чучело попугая — или два, тарелка из фольги на подоконнике, худой кот обнюхивает газеты между урнами. Ты ищешь понимания. Постижение лишь в изгибе дороги, в извилистых полумесяцах; воспоминание о музыке, доносящейся сквозь приоткрытые двери, уголок лица, клавиатуры, скрытность; лакированные туфли Эдит стоят в ожидании первого шага, их носы избегают камней и трещин. Лезвия света сквозь кружевные занавески нарезают из пространства новые измерения. Сравнится ли что-либо с оставшимся пейзажем, хотя эволюционирующая поверхность страдает от неограниченных противоречий? Он тянется за ключом. Спокойной ночи, мистер Греб приятных снов, выспитесь хорошенько.

Спи, моя радость, усни, глазки скорее сомкни, спокойной ночи, мой дорогой мальчик, приятных снов.

Его комната в сравнении — просто прихожая, хотя на кресло с потрепанной кожаной обивкой он смотрел почти с облегчением. Сдернув одеяло, он уставился на метки татуировок, контрастирующих с серой промокашкой вокруг. Старик поворачивается в одну сторону, затем в другую, растерянно моргая в потолок. Что случилось, где я, сколько времени? Никуда не годится: привел его сюда, не думал, что он в состоянии, чтобы… чтобы… Берг дергает головой в сторону перегородки, подмигивая. Отец хмурится, затем ухмыляется и скатывается с кровати, начиная одеваться. Спасибо дружище, ты очевидно понимаешь, что женщины за существа да? Застегивается на все пуговицы, все молнии, втискивается в пиджак. Берг подает ему пальто. Спасибо огромное, если я могу чем-то отплатить, дай мне знать, хорошо? Может как-нибудь выпьем вместе? Ох боже ну и бардак я развел, ужасно извиняюсь, дружище дай-ка я помогу убрать, как это любезно с твоей стороны, жутко извиняюсь, если как-то могу отблагодарить — скажи. Спасибо еще раз, чрезвычайно благодарен. Берг с поклоном открыл дверь.

После того как он очистил одеяло, пол, ковер, когда дом стал казаться куда тише и темнее, он лег и прижался к перегородке, слушая шипение моря вдали.

Перевод Ольги Джангольской.