Голос за кадром:
В замедленном воспроизведении тестовые машины двигались друг к другу по траекториям столкновения, разматывая за собой катушки проводов, убегающих к измерительным приборам в зоне соударений. Когда они сталкивались, гладкие обломки крыльев и бамперов взмывали в воздух. Машины поддевали друг друга, продолжая двигаться своим разрушительным курсом. Пластиковые модели на пассажирских сиденьях переписывали грациозные дуги во вспучивающиеся крыши и ветровые стёкла. Тут и там крыло мимоходом рассекало торс, и воздух позади машин был карнавалом рук и ног.
Баллард:
Я думаю, что ключевой образ XX столетия — это человек в автомашине. Он суммирует всё: элементы скорости, драмы, агрессии, стыковку рекламы и потребительских товаров с технологическим ландшафтом. Чувство насилия и желания, власти и энергии, общий опыт совместного движения по искусно размеченному ландшафту.
Мы проводим существенную часть нашей жизни в автомашине, и в опыте вождения сжато множество переживаний человеческого существа в 1970 году: бракосочетание наших физических аспектов с воображением и технологическими аспектами нашей жизни. Я думаю, что XX столетие достигает своего наивысшего выражения на шоссе. Здесь всё — скорость и насилие нашей эпохи, её странная любовная связь с машиной и её собственной смертью.
Стилистика автомашин — и особенно американских автомашин — всегда поражала меня своей огромной важностью, соединяя всевозможные психологические и визуальные факторы. Как инженерная структура машина мне совершенно не интересна. Меня интересует именно то, как здесь соединяются визуальные коды, выражающие наше обычное восприятие реальности (к примеру, что будущее — значит, что‑нибудь с «плавником»), и вся эта система ожиданий, заключённых в дизайне машины, ожиданий нашей свободы движения сквозь время и пространство, идентичностей наших тел, нашей мускулатуры, сложных взаимоотношений между нами и миром окружающих нас объектов. Повторение этих мощных визуальных кодов мы наблюдаем в каждом аспекте технологического ландшафта. Каков их смысл? Не достигли ли мы сейчас, в 1970 году, точки, когда мы можем обрести смысл лишь средствами этих огромных технологических систем? Лично я думаю, что да, и что жизненная задача писателя — это анализировать и понимать истинное значение этих огромных металлизированных грёз.
Меня интересует автомобиль как повествовательная структура, как сценарий, описывающий нашу реальную жизнь и наши реальные фантазии. Если все представители человеческой расы исчезнут однажды ночью, я думаю, можно будет воссоздать почти каждый элемент человеческой психологии, основываясь на дизайне таких транспортных средств. Как писатель, я чувствую, что должен понять истинное значение этих хорошо знакомых, но крайне важных явлений. Меня всегда восхищала сложность движений женщины, выбирающейся из машины.
Голос за кадром:
Её неловкое продвижение через пассажирское сиденье к левой двери. Наложение её коленей и металлической поверхности двери. Стыковка покрытых алюминием бороздок отделки салона с объёмами её бёдер. Смятие её левой груди дверным проёмом и её распрямление, когда она продолжает вставать. Движение её левой руки по хромированной отделке ламп справа. Её движения, искажённые отражением в выступающем панцире капота. Выпуклость и впадины её лобка, когда она садится на место водителя. Мягкое давление её бёдер на обод рулевого колеса.
Баллард:
Близкие отношения между нашими телами и телом автомашины очевидны. Дизайнеры американских автомобилей многие годы исследовали отношения между сексуальностью и корпусом автомашины, ту простейшую алгебру распознавания, которую мы используем в своём восприятии всех органических форм. Если человек в автомашине — это ключевой образ XX столетия, то крушение автомобиля — наиболее значимая травма. Крушение машины — это наиболее драматичное событие в жизни большинства людей, помимо их собственной смерти, и во многих случаях они совпадут.
Являемся ли мы просто жертвами совершенно бессмысленной трагедии, или она на самом деле происходит при нашем бессознательном, или даже сознательном, потворстве? Каждый год сотни тысяч людей гибнут в крушениях машин по всему миру. Миллионы получают ранения. Не «организованные» ли это смерти — организованные сталкивающимися силами технологических ландшафтов, нашими собственными бессознательными фантазиями о власти и агрессии, нашей одержимостью потребительскими товарами и дизайном, перекрывающимися вымыслами, всё более занимающими место реальности? Меня всегда поражает, что позиция людей по отношению к крушениям машин очень неоднозначна, что они занимают позицию, по сути, очень отличную от их истинной реакции. Если бы мы действительно боялись крушения, никто из нас не смог бы водить машину.
Я знаю, что моё собственное отношение к разбитой машине столь же сложное. Искажённая геометрия этого крайне стилизованного объекта и, надо признать, наиболее мощного символа нашей цивилизации. Кажется, она нажимает на всевозможные скрытые кнопки в уме: позы людей в потерпевшем крушение транспортном средстве, деформированные стилизованные устройства производителя (разбитые машины General Motors выглядят совсем иначе, чем «Форд»), стилизованность приборной панели, которая, в конце концов, есть модель наших ранений. Сидя за рулём, каждый из нас знает буквально форму своей собственной смерти.
Голос за кадром:
Восстанавливая сознание, она вглядывалась в кровь на своих ногах. Тяжёлая жидкость растекалась по её юбке. Ссадина под её левой грудью тянулась к низу грудной клетки, словно охватывая её сердце рукой. Она села, поднявшись со сломанного рулевого колеса, задумавшись на секунду, разбилось ли ветровое стекло. Нити крови на её лбу сложились в порванную вуаль. Её рука двигалась по её коленям к ручке двери. Она увидела, как открылась дверь, и вывалилась наружу. Поднявшись, она крепко прижалась к машине, чувствуя давление дверной накладки на свою руку. Повернувшись, она всматривалась в фигуру ждущего её человека — она знала, что это доктор Таллис.
Баллард:
Я помню, как несколько лет назад видел ряд фильмов о тестовых крушениях по телевидению. Там были американские машины поздних 50‑х, того периода, когда, я думаю, американская мечта и американская уверенность достигали высшей точки. Измерительные катушки тянулись из окон, а внутри сидели манекены. Они были прекрасно сняты. Их сняли прекрасно, потому что хотели понять, что происходит. Эстетикой не интересовались. Там были машины в лобовом столкновении, столкновении под прямым углом, в боковых соударениях. Также они врезались в другие структуры, такие, как электрические столбы. Было видно, как четыре фута металла внезапно превращаются в один. Показанные в замедленном движении, эти крушения обладали красивой стилизованной элегантностью. Мощь и масса этих машин придавали им безмерное классическое достоинство. Это было похоже на некий странный технологический балет.
Я помню, как видел эти фильмы и думал о тех странных психологических измерениях, которые они, кажется, затрагивали. Похоже, они говорили что‑то о том, как всё становится всё более и более стилизованным, всё более отрезанным от обычных чувств. Мне кажется, что мы должны воспринимать весь окружающий нас мир как вымысел, как будто мы живём в гигантском романе, и то разделение, которое проводил Фрейд между внутренним миром ума — между, скажем, тем, что наши сны говорят, и тем, что они на самом деле означают, — теперь должно быть приложено к внешнему миру реальности. Все его структуры — развязки и автострады, офисные кварталы и фабрики — являются частью этого огромного романа.
Возьмите такую структуру, как многоэтажная автостоянка, одно из самых таинственных зданий, когда‑либо построенных. Не является ли она моделью некоего странного психологического состояния, неким видением, чьи проблески заметны в её причудливой геометрии? Какое влияние на нас оказывает использование этих зданий? Не это ли настоящие мифы нашего столетия, написанные средствами гигантских, невидимых структур?
Или, если точнее, я думаю о создании новых чувств и новых эмоций, о том, что современные технологии начинают дотягиваться до наших снов и менять весь способ наблюдения вещей и восприятия реальности, всё больше и больше переключая нас с созерцания самих себя на созерцание их мира.