Экфрасис

Раскопки древнего поселения в Малой Азии, на территории современной турецкой деревни Ф., как вы все уже, несомненно, знаете, обогатили нашу культуру таким материалом, который до этого мы не могли и вообразить. Когда я так говорю, то имею в виду смысл вполне буквальный, ведь сама структура западного воображения выстроена из античных материалов.

У каждого из литературных сюжетов (по Борхесу — всего четыре) есть соответствие среди самых известных и древних текстов, включая «Илиаду» и «Одиссею». Какой была бы наша культура, если бы вместо двух эпических сложных шаблонов их было, скажем, пять? Или три — судя по тому, что мы с коллегами обнаружили под холмом неподалеку от деревни Ф., к этому мы близки.

Вынужден, однако, умерить пыл почтенной публики: сам текст «нового» эпоса пока не найден. Название его нам неизвестно. Возможно, текст был запрещен, а списки затем уничтожены — из-за выраженного в нем весьма нетерпимого отношения к войне и (что особенно необычно для античности) к властям предержащим и вдохновленной свыше мотивации их решений.
Мы полагаем, что безымянный (пока для нас) протагонист совершает путешествие за край Ойкумены, за край дня и ночи, и созерцает, как кричащие черно-красные формы медленно перемалываются до атомов и смешиваются, вбирая в себя яд — стихии, отравленной деяниями этих форм при их человеческой жизни, — и некие протовергилии дают гимническое прояснение, что это место кары тиранов, пространство непредставимых мук, где Справедливость принуждает их, так сказать, переливать себе полную боли и ужаса кровь всех, кого погубили их действия.

Я признаю, возможно, подробности мы додумываем, исходя из изучения под лупой и толкования каждой детали блюда. И референсы, референсы… Да, блюда. Собственно говоря, все, что мы нашли, — это блюдо. Но какое оно! Без малого три с половиной метра в диаметре — для целого кабана во славу Артемиды, — серебряное это озеро должны были нести четыре раба как минимум. И на нем, как на щите Ахилла, весь неведомый нам еще Третий Эпос в картинах, без единого слова. Сохранилось прекрасно, мы уже сейчас можем разобрать бо́льшую часть сцен после минимальной очистки поверхности.

Это история о войне и гибели как проклятии. Сцены идут концентрическими кругами, все уменьшаясь, от края к центру хронологически. Круги образов переплетены искусно, так что нередко одна и та же деталь работает в двух разных сценах с разным контекстом.

Что мы видим в первом круге? Мы видим прекрасных молодых героев из благородных семей, их пятеро, все они искусны в состязаниях, почитают старших, приносят жертвы богам. Драгоценные камни в оправах над их головами обозначают их таланты, выпукло выделяясь на фоне серебряной пластинки реальности, как даймоны-хранители. Один из них слагает гимны, и слава его гремит по городам. Другой — одаренный богами лекарь, полезный в своей работе и людям, и зверям. Третий — прирожденный доблестный воин, справедливый правитель небольшого народа. Четвертый — пахарь и семьянин, отец троих малых детей. Пятый — торговец, привозящий ткани и благовония от одних берегов к другим, выстраивающий между чужими культурами мост из красоты и блага.

Второй круг. Поэт становится глашатаем и на площади возвещает, что началась война. Оливы, которые росли на земле близ их города, всегда давали лучшее масло в стране. В тени их не раз видели нимф, и роща часто бывала местом, где завершались обряды и мистерии. Царь соседней страны пожелал эти оливы: он считал себя человеком набожным, и боги во сне сказали ему, что его предназначение — захватить рощу. Решившись сон претворить в реальность, он стал безумцем. Пахарь оставил поле, супругу свою и детей. Торговец узнал, что корабли его захватили, а груз масла, который они везли, объявили «украденным у подлинного правителя». Воин — единственный, кто обрадовался, он давно ждал настоящей битвы и быстро собрал отряд. Жена увещевала лекаря, что он не останется без работы, но тот лишь горестно стенал небу, прежде чем присоединиться к походу.

Третий круг. Интересно, что боги не вмешиваются до самого финала (внутреннего круга блюда), их смутные лица-символы, подобные театральным маскам, висят над плечами героев во многих сценах — присутствуя, наблюдая. Сражения начинаются. Для симметрии повествования нам показывают пятерку других юношей в стане врага. Не будем заострять на них внимание, их не ждет ничего хорошего, как и наших героев. Первым гибнет пахарь: ему пронзают копьем живот, он лежит непогребенный — слишком сурова битва. Птицы расклевывают его, и — о искусный узор! — это те же птицы, что едят несобранный урожай на его поле. Солнце садится за холм, дети, лишенные отца, плачут.

Четвертый круг. Поэту стрела попадает в левую руку, ее приходится отнять. Но он продолжает сражаться. Города пылают, скот и посевы гибнут. Умирают дети и женщины. Боги безмолвствуют. Красота лесов и гор молчаливо взирает на безумие людей, что режут других людей, им незнакомых. В армии тирана начинается моровая язва. Заболевают также и в стане героев, правда, немногие. Болеет лекарь. Он видит в бреду жену и кошку, одиноко ждущих его дома.

Пятый круг. Вновь битвы. После одной из них, особенно тяжелой, герой-воин сходит с ума (на месте его таланта в этой сцене — пустая оправа, а на серебре — намеренные царапины): он видит, как всюду, сквозь стены, сквозь день и ночь, идут стаи теней, их рты и глаза истекают кровью. Лекарь не может ему помочь, так как слишком слаб, и воин бросается в понт со скалы. Тиран во дворце получает известие, что народ недоволен войной, а его жена и два сына умерли от чумы. Он в смятенье выходит во двор под сень древнего кипариса и спрашивает себя, может ли быть, что он ошибся. Ему мнится, что боги хохочут и отвечают ему из тени: сожги свое сомнение, мы даруем тебе это право. И тиран отдает приказ сжечь родной город юношей — мы видим, как он горит, с их женами и детьми, питомцами, домами, улицами и храмами, со всей их жизнью, спокойно текшей зимой и летом. Он упивается чувством, которое вызывает в нем возможность сотворить это.

Шестой круг. Из руин горящего города пытаются вынести стариков и детей, но многих, кто этим занят, добивают копьями и мечами. Убивающие не похожи на людей, их изображают с занесенным оружием и лицами чудовищ, но это все еще люди. Горит роща священных олив и растрескиваются бесполезные алтари. Торговец чудом спасается, он садится на берегу и запевает печальную песню, перечисляя все то, чего больше нет. Она занимает большую часть круга образов.

Седьмой круг. В бою гибнет поэт, который без руки не может держать щит и пропускает удар. Поэта пытается спасти лекарь, крича, взывая к милости неприятеля, — и его также убивают. Снова и снова битвы. Меняется цвет: красную жажду крови сменяет черная скорбь. Горит теперь и дворец тирана, мы видим, как мечутся испуганные звери в его зоопарке, — но самого тирана уже давно забрала чума, и некому ему мстить, и мало кто помнит, как все началось.

Восьмой круг. Бывший торговец, последний из пятерых героев, живет теперь в другой деревне простым трудом. Он получает запоздавшее на много лун известие о кончине друзей. Той же ночью ему снится сон: боги, наконец прервавшие свое безмолвие, берут его за руки и ведут через тайные свои виноградники — где пируют с веселым смехом увенчанные золотыми венцами друзья его, и глаза их теперь полны звезд, — ведут через горы и подземелья до края мира, за край — и показывают ему затем, что́ стало с тираном, которому суждено мучиться до конца этого мира и многих иных миров, что придут.

Девятого круга нет, вместо него — небольшое черное зеркало.