Л. Кауфельдт
«Ведьмочервь». Примечания
Что-то вроде предисловия, истории написания «Ведьмочервя» и основной задачи романа я изложил вот здесь: https://lesorub-books.ru/kaffelwitchworm
Нижеследующие же примечания — это совершенно необязательные при прочтении уточнения, отсылки и цитаты, имеющие ностальгическую ценность лишь для самого автора. Разгадывание этих загадок не является сюжетообразующим, перед читателем не стоит цели всё это учитывать и увязывать вместе. Просто получилось так, что почти все главы «Ведьмочервя» вдохновлены чем-то, и неприлично было бы оставить это совсем без упоминаний. Также это своего рода памятка самому себе: далеко не всё я смог вспомнить и указать, откуда оно взялось. А в будущем забуду ещё сильнее.
***
Для начала про обложку романа: почему она именно такая? Наталья Лаевская — создатель обложек наших спецномеров про Балларда, Лема, Джеффа Нуна, книг «Периоды пустоты» и «Стругацкие: документация» — ей и слово: концепция обложки романа родилась, как часто это происходит, в буквальном смысле на ходу, и, чтобы не упустить момент, была тотчас зарисована в рабочем блокноте, чуть позже доработана и раскрашена. Дальнейшие манипуляции с целью усовершенствования обложки дали неудовлетворительные результаты. Тот сырой, грубый и небрежный, едва возникший образ, схваченный на бегу в блокноте, так и остался лучшим, наиболее отвечающим идее и событиям романа. Поэтому было решено сохранить концепцию обложки как скана разворота художественного блокнота.
У обложки и у «Ведьмочервя» две части; как всегда у нашего автора — это ещё и две стороны музыкального альбома. Верхняя половина обложки вроде бы отзеркаливает нижнюю, словно игральная карта, но с искажениями. В соответствии с законами романа она перекраивает рассказанную историю по-другому. Существо на обложке — не совсем Ведьмочервь, это, натурально, образ самого текста: разветвлённого, путаного, полного ложных отражений и тупиков. Надеюсь, читатели с таким же удовольствием пройдут этот заковыристый и страшный путь.
Глава первая БИНТ
Выходила ранее в «Новом сборнике рассказов» под названием ЗВЕЗДОПАД. Для романа я убрал из «Звездопада» все неуместные на мой взгляд хиханьки и пустой трёп, добавив суровой прозы жизни. Но история текста уходит корнями куда глубже: отчётливо помню, как носился по городу с распечаткой ранней первой версии «Звездопада» ещё в 2007 году (да, ностальгирующий читатель). Та версия представляла собой всё ещё жалкий неумелый переполненный шаблонными ходами постфанфик на «Ведьмака», но уже с самостоятельными героями: Ланцетом и Элизой. У Ланцета в 2007 году была своя цельная больная шайка беспрерывно хохмящих рыцарей с идиотскими именами и личный трубадур, а весь рассказ был одним большим оммажем «Пределу возможного» Анджея Сапковского (это там где золотой дракон и зерриканки). Вы не представляете, каким наслаждением было срезать по живому всю наивную пошлятину «Звездопада-2007» и создавать из него ехидное умертвие «Бинта».
Структура «Бинта», да и всего романа, как я уже упоминал, пришла ко мне в духовном откровении после посещения концерта норвежской группы MAYHEM в начале 2020, а песня кровососущих в финале вдохновлена великой композицией QUEENS OF THE STONE AGE Mosquito Song.
«Бинт» — затравка романа, которая даже меня раздражает своей традиционностью. Наверное, ни один из своих текстов я не подвергал такому обширному хирургическому вмешательству, стараясь сделать его «не таким», превратить млявую рыцарскую побасенку в резкое отрывистое лязгающее повествование. В следующих главах у меня это вышло более удачно.
P. S. Рефрен про розовый бинт — это, естественно, песня АГАТЫ КРИСТИ с «Урагана»
P. P. S. Мизансцена в начале «Бинта», начинающаяся со слов «Трактирщица лежала на спине…» украдена отсюда:
«Не успел он уйти из комнаты, как Фрида уже очутилась под стойкой, рядом с К. „Мой миленький! Сладкий мой!“ — зашептала она, но даже не коснулась К.; словно обессилев от любви, она лежала на спине, раскинув руки; видно, в этом состоянии счастливой влюбленности время ей казалось бесконечным, и она скорее зашептала, чем запела какую-то песенку. Вдруг она встрепенулась — К. все еще лежал неподвижно, погруженный в свои мысли, — и стала по-ребячески теребить его: „Иди же, здесь внизу можно задохнуться!“ Они обнялись, маленькое тело горело в объятиях у К.; в каком-то тумане, из которого К. все время безуспешно пытался выбраться, они прокатились несколько шагов, глухо ударились о двери Кламма и затихли в лужах пива и среди мусора на полу».
Франц Кафка, Замок
перевод Р. Райт-Ковалёвой
Глава вторая ЕРЕСЬ
Вдохновением для «Ереси» послужили две вещи. Первая публикация Фрица Лейбера (и первый же его рассказ о Фафхрде и Сером Мышелове) «Драгоценности в лесу» (1939), начинающийся словами «Был год Бегемота, месяц Дикобраза, день Жабы». И классическое стихотворение Генриха Сапгира «Принцесса и людоед» (рекомендуется читать в сопровождении иллюстраций В. Сергеева). Сюжет рассказа Лейбера я, хоть режьте, не помню, но, видимо, в начале 2000-х сильно вдохновился образом БАШНИ именно оттуда.
Где-то в 2007 была написана первая версия главы, называвшаяся «Всё, что вне моих рук», название которой взято у монструозной, завершающей многими недопонятый и недооценённый альбом 2003 года ST. ANGER, песни METALLICA All Within My Hands. Во «Всё, что вне моих рук» Башня отправляла Ланцета и каждого из его спутников по-отдельности в прошлое, в решающие моменты их жизней, в моменты их беспомощности, равнодушия, жестокости и неверных решений, когда они не могли повлиять на ход событий, либо привели события к плачевным результатам. Эти маленькие эпизоды как бы раскрывали перед нами героев и бэкграунд описываемого мира. Не показано было только прошлое Элизы, и она отказалась рассказывать о нём позднее.
Переписанная на основе всего этого в 2022 «ЕРЕСЬ» получилась компактней, жёстче и показала направление, в котором я хотел двигать весь роман. Сцена на террасе отеля «Вранац» (он ещё не раз появится на страницах) — оммаж бондовскому фильму «Казино „Рояль“». Я ненавижу бондиану как культурное явление (в отличии от Умберто Эко, обожавшего весь цикл и написавшего о нём несколько культурологических статей), но два фильма, «Казино „Рояль“» и «Квант милосердия», почему-то могу пересматривать чуть ли не ежегодно, для меня они — идеал развлекательной (исторически и функционально изначальной) ипостаси кинематографа. Как бы мне хотелось видеть экранизацию «Ведьмака», созданную методами режиссёров этих двух фильмов Бондианы.
Строчка «От пристани доносится звук лопнувшей струны» — цитата из «Грозы» СПЛИНА. Хочу напомнить, что все эти песенные отсылочки малополезны для понимания сюжета и концепции, просто я так оперирую своим культурным кодом, и какое-то значение они в массе своей играют исключительно для меня. Хотя, в конце концов, можно составить из них саундтрек. В сверкающем электромире куколка поёт Ланцету песню, основанную на «Сынушеньке» ХАДН ДАДН, песне, на которой я почему-то каждый раз рыдаю. Вот она, сила искусства — пробуждать абсолютно незапланированные смыслы и эмоции.
Буквально сейчас вспомнил, что «ересь» изначально — это название миниистории из рассказа «Трепло» с первого моего сборника «Периоды пустоты», там тоже про башни, а вставные истории — средство, с помощью которого герой «Трепла» пытается выбраться из закрытых локаций. Ближе к концу новой «ЕРЕСИ» Ланцет и Элиза походя имитируют предфинальную сцену из «Девятых врат» Полански, но знание это, опять же, ни к чему не обязывает. В самом же конце главы мы имеем счастье наконец лицезреть главного, если можно так выразиться, антагониста романа — самого Червя.
«ЕРЕСЬ», как задающая вектор всего романа — глава о вариативности понимания реальности. О том, что хаос реальности не оставляет места осознанному пониманию и основанному на этом понимании решению, и каждый раз необратимо извращает его в угоду всеобщей энтропии.
Глава третья ТУМАН
Явилась камнем преткновения в ранней недописанной версии романа в 2010, т.к. при написании её я застрял на середине, не смог закончить и забросил роман. Что, конечно, парадоксально, ибо тогда я наизобретал для неё множество всякой фактуры.
Во-первых, ранняя версия «Тумана» была кавер-версией «Тамани» Лермонтова — постмодерн на всей грядке взошёл пышными клубнями. Пришло это наверное от того, что выпускное сочинение в школе и вступительное в университет я писал по «Герою нашего времени», накопились впечатления. В финальной версии от «Тамани» осталось несколько элементов и ударный эпиграф: «С потерею члена душа теряет какое-нибудь чувство».
Во-вторых, сюжетную интригу я позаимствовал у Сапковского — в одном из рассказов он упомянул о некоем love affair ведьмака Геральта, но дальше этого упоминания так и не зашёл. Я решил своими силами развить этот намёк в «Тумане». Каково же было моё удивление, когда в 2013 маэстро Сапковский выдал об этом полноценный роман «Сезон гроз». Вот такая вот постирония судьбы.
В общем, зашедший в тупик в 2010 «Туман» я хотел завершить тем, что Ланцет, не стесняясь в выражениях, рассказывает всем, как его достали интрижки, тайны, недосказанности и натянутые каламбуры и гордо уходит в туман, покидает текст, оставляет пространство сюжета незаконченным, по своей воле его обрывая. В принципе, в финальной версии я проделал что-то похожее.
Некоторый словесный сумбур в самом начале «Тумана» — не недоработка редакторов, а осознанный приём: Ланцет пьян и мысли его двигаются сильно вразброд, эпизоды скачут. Далее Ланцет испытывает сильнейшее похмелье, страдает от усилившихся запахов, раздражается из-за любой мелочи. Это и объясняет его исчезновение в середине и появление только в последнем эпизоде главы: его это всё просто достало (см. выше) и он со злости разрешает ситуацию наихудшим из возможных образов. Редактор Андрей Н. И. Петров назвал происходящее в главе «обратной композицией». Финал заговора в конце главы — отсылочка к грандиозной композиции МАШНИНБЭНДА «Король червей».
Разговор Ланцета и Лидии на берегу моря и пара незначительных сцен перекочевали в «Туман» из, кажется, самого первого написанного мной в 2002 рассказа «Синяя страница», ко всеобщему благу вовремя уничтоженного автором. Так или иначе, история первых попыток создания «Ведьмочервя» восходит к тому времени, почти двадцать лет назад.
Высокопарная фраза Ланцета про «У любого внутри находятся крылья, что громаднее ветра» — цитата из песни ДЖАН КУ «Жажда». Этот синий альбом jan_coo вообще довольно сильно на меня повлиял в текстово-концептуальном плане, также это одна из самых сильных петербургских гитарных работ 90-х.
Глава четвёртая ПЕПЕЛ
Эпистолярное повествование в стиле «как я провёл лето» с письмами в письмах, переходящих в пьесу, затем в реальную жизнь. Небольшой отрывок из главы о Полуденном ужасе есть где-то здесь на сайте. Про феномен полуденного ужаса в сети рассказано довольно много, самое главное тут — картины, иллюстрирующие это понятие.
Умницы-читатели узнали в письме матушки Ланцета «Змей, я беременна» композицию Тома Уэйтса Christmas Card from a Hooker in Minneapolis. Страшилки Ржи про «по ночам за рекой бродит глухой кот» это каждый раз доводящий до мурашек старт альбома КОЛИБРИ «Бес сахара», записанный с музыкантами Текиладжаззз.
Пиеса маэстро Штепцеля «Ураган» написана в далёком 2005 с подзаголовком «Припортовая трагедия». Просто было интересно попробовать написать бессодержательную пьеску по законам театра и поглядеть, что из этого получится. Вот, пригодилась.
Рефрен «стоит такой холод, что зуб на зуб не попадает» — поклоны Брету Истону Эллису, сто раз использовавшему эту назойливую фразу в великолепной «Гламораме».
Образ белой купальни на берегу как точки перехода — ошеломительная «Волшебная зима» Туве Янссон, оказывается, я не до конца наигрался с ней в «3имней сказке» из ПЕРИОДОВ ПУСТОТЫ. Собственно, в «Пепле» я зачем-то начинаю стягивать в повествование образы из старых рассказов: белая купальня, дом с красным окном (был в «Не приснится»), беспомощное валяние в грязи (это начало «Трепла»). Наверное, это попытка закрепить такое ненадёжное повествование, передаваемое героем в письмах: мы так и не узнаем, что происходило на самом деле, а что ему привиделось после солнечного удара, и он пытается заполнить лакуны истории какими-то случайно пришедшими на ум отрывками.
Так или иначе, визуальная часть главы, навеянная картинами из статьи про полуденный ужас, мне нравится. Отстраняясь от собственного текста, мне, кажется, хорошо удалось передать это ощущение обалдевания и потаённой полуденной опасности. Новый герой Рожь ещё проявит себя далее.
Глава пятая СТОЛБНЯК
«Столбняк» завершает собой сторону «А» нашего импровизированного музыкального альбома, сводя основных героев в одной точке, сталкивая их нос к носу. В первой версии 2007−2009 гг «Столбняк» назывался «Первоапрельский лёд» в честь песни ДЖАН КУ из альбома «Свобода» и был преисполнен нехилого преклонения перед романом Юлиана Семёнова «Семнадцать мгновений весны» (без шуток): меня совершенно внезапно впечатлили художественные достоинства на первый взгляд абсолютно внутрижанрового шпионского приключения, его деликатная сдержанность и суровая красота. А пара сцен (особенно начальная и финальная) так и вообще надолго запали в душу.
Начальная сцена «Столбняка», где Ланцет прохлаждается на лавке в зале «Вранаца», переписана из сцены планировавшегося мною научно-фантастического романа для детей старшего юношеского возраста, или как их там сейчас, вдохновлённого Аньюдинской школой из «Полдня, XXII века» Стругацких. Слишком мало АБС затронули тему Высокой теории воспитания, хотелось бы её развить и потыкать героев изнутри, но она справедливо слишком сложна и провокационна, и лучше, чем у самих же Стругацких в «Отягощённых злом» у меня, естественно, ни за что не получилось бы. Так или иначе, замысел НФ-романа в бардачке у меня присутствует.
«Час первый», «Час шестый» и прочие «Вечерни» в обозначении эпизодов главы — это пункты распорядка дня по литургическим часам в средневековых монастырях; здесь дадим слово моему доброму знакомому, профессору Умберто Эко:
«Тем не менее, стремясь помочь читателю, я отчасти вывел из текста, отчасти путем сличения правила Св. Бенедикта с расписанием служб, взятым из книги Эдуарда Шнайдера „Часы Бенедиктинцев“, следующую таблицу соотношения канонических и астрономических часов:
Полунощница (Адсон употребляет и более архаичный термин Бдение) — от 2.30 до 3 часов ночи.
Хвалитны (старинное название — Утреня) — от 5 до 6 утра; должны кончаться, когда брезжит рассвет.
Час первый — около 7.30, незадолго до утренней зари.
Час третий — около 9 утра.
Час шестый — полдень (в монастырях, где монахи не заняты на полевых работах, зимой, это также час обеда).
Час девятый — от 2 до 3 часов дня.
Вечерня — около 4.30, перед закатом (по правилу, ужинать следует до наступления темноты).
Повечерие — около 6. Примерно в 7 монахи ложатся.
При расчете учитывалось, что в северной Италии в конце ноября солнце восходит около 7.30 и заходит примерно в 4.40 дня».
Таким образом можно установить, что события «Столбняка» занимают примерно одни сутки от 8−9 часов утра до 5−6 утра следующего дня.
«Когда Ланцет вошел, не прикрыв за собой дверь, Штепцель принялся старательно раскуривать трубку» — лёгкий реверанс моему любимейшему произведению художественной литературы, «Гадким лебедям» Стругацких. В следующем сразу за этим разговоре о нелогичности бытия можно углядеть несколько мыслей из сочинений Томаса Лиготти. Многочисленные инсинуации героев на счёт того, что «под скалой возникло песчаное ложе, под песчаным ложем — удушливый ветер, под ветром…» — это, конечно же, Борхес и Мария Герреро, см. статью о Багамуте в «Книге вымышленных существ».
В «Столбняке» появляется Краснолицая ведьма — ещё один ключевой персонаж, тоже вышедший из экзотического фольклора. Она сыграет (или уже сыграла) важную роль в истории Ланцета и Элизы. Вообще глава, что в ранней версии «Первоапрельского льда», что в финальной — о переломе. Ломается надвое роман, ломается нарратив (в следующей главе «Молчание мира» это станет видно), ломаются пути героев — они совершают необратимые действия, и если в предыдущих главах им ещё можно было успокоиться и перестать нервничать, то теперь уже поздно. Так или иначе, после «Столбняка» читателя ждёт первая Интерлюдия, слегка проливающая свет на то, что вообще тут происходит.
P. S. «Лица у них опухли и белели в темноте, как подушки» — украдено у, внезапно, Ильфа и Петрова.
Глава шестая МОЛЧАНИЕ МИРА
Названа в честь ещё одной композиции ДЖАН КУ, завершающей концептуально идеальный «синий» альбом. Запись из заметок 28 декабря 2018 года: Ланцет в молчании мира роется в песке у предгорий и дорывается до глины слизняков и влаги обмазывается ест их. До такого в финальном варианте, слава Змею, не дошло, но мы уже совсем близко, дорогой читатель.
В «Молчании мира» происходит ритуал, включающий память героев. В старой версии главы (2006 год, наверное) ритуал проходил Ланцет в пустыне бессознательного, но завершалось все обычной эзотерической чепуховиной. В переписанной версии ритуал проходит Элиза. Собственно, сам текст песни «Молчание мира» наверное и рассказал мне предысторию Элизы. Во второй интерлюдии и следующей главе «Ключ» Элиза наконец вспоминает, кто она и откуда пришла.
Рассказ Лидии о мёртвом мире — это немного переиначенное стихотворение Иннокентия Анненского Notturno (1890). Никогда бы на него не обратил внимание, если бы не неведомые старатели, запечатлевшие его на мурале на стене заброшенного домика в местах близ пос. Тярлево:
Тёмную выбери ночь и в поле, безлюдном и голом,
В сумрак седой окунись… пусть ветер, провеяв, утихнет,
Пусть в небе холодном звезды, мигая, задремлют…
Сердцу скажи, чтоб ударов оно не считало…
Шаг задержи и прислушайся! Ты не один… Точно крылья
Птицы, намокшие тяжко, плывут средь тумана.
Слушай… это летит хищная, властная птица,
Время ту птицу зовут, и на крыльях у ней твоя сила,
Радости сон мимолётный, надежд золотые лохмотья…
В месте, где
Лидия тихонечко вздыхает:
— Когда бы брошенный камень размышлял и говорил…
— снова цитата из синего альбома Джан Ку.
Сучье варево, которым герои будут дышать ещё две главы — поклон шаману Майлзу Дэвису и его эпохальному альбому Bitches Brew, под музыку которого писались многие главы и рассказы.
Эпизод с Ланцетом и Лидией, где «Пустыня под ночным небом была синей, а внизу бежал ручей, и рыбы в нем спали» вдохновлён великим мультфильмом Nuit chérie (Sweet Night) Лии Бертелс, что-то в нём есть от той самой «Волшебной зимы» Туве Янссон.
Финальное откровение Лидии про нектар в цветке — слегка перемиксованный текст Регины Спектор из недавней впечатляющей песни Up The Mountain. Ещё, кажется, Лидия проходила на PS4 игру Nier: Automata.
Глава седьмая КЛЮЧ
Немного об Апокрифе-2, идущим перед главой:
ТЫ (НА) ОСТРОВ (Е) — инсталляция из неона, созданная Алишей Эггерт совместно с Майком Флемингом. Игра слов в ней подчеркивается динамикой, а простое высказывание приобретает дополнительные и противоречивые смыслы. Простым жестом художница смещает фокус с географического понятия острова в сторону метафорического, политического или даже идеологического. Постоянная смена утверждений («ты остров» и «ты на острове») подталкивает нас задуматься о себе, восхититься миром, в котором мы живем, и ролью, которую мы в нем играем. Инсталляция You are (on) an island была изначально создана для фестиваля искусств The Sacred and Profane («Священное и мирское») на острове Пикс, штат Мэн. Мобильная версия работы участвовала в «партизанском турне» в Великобритании в 2013 году. На острове «Новая Голландия» представлена специальная версия инсталляции, увеличенная и адаптированная для экспонирования на крыше.
https://www.newhollandsp.ru/events/art/you-are-on-an-island/
Почерк-2 в Апокрифе-2 — вновь слегка адаптированный кусочек раннего рассказа «Трепло» из «Периодов пустоты», я даже один раз там специально оставил «Метатрон» вместо «Каттер». На то они и маленькие вставные не несущие особого смысла истории, чтобы потом как-нибудь, спустя несколько лет, обрести свой подлинный смысл в новой концепции.
В КЛЮЧЕ, как наверное легко догадаться, две временные линии: в одной раскрывается прошлое Элизы, во второй — продолжается основная линия в настоящем. Вся подоплёка концепции камней в форме яйца и островов над головой мне, кажется, приснилась, но приснилась, когда уже роман был наполовину написан, поэтому это принималось к учёту лишь как вспомогательные знаки из ноосферы общего бессознательного. Идея метеостанции на богом забытой горе на дальнем севере — это такое общее представление о романтике советской прозы 60−70-х о людях, преданных своему делу, готовых ради него торчать по полгода на льдинах в Антарктике.
«На первой фотографии, загруженной на девственный сервер, обслуживающий метеостанцию, были изображены три девчонки» — это культура, такое знать надо: 18 июля 1992 года изобретатель интернета Тим Бернерс-Ли загрузил во Всемирную паутину первую фотографию, на которой изображена пародийная музыкальная группа Les Horribles Cernettes («Страшненькие девушки из ЦЕРН»). Именно в этот день на сайте info.cern.ch была опубликована эта фотография. Автором фото стал Сильвано де Дженнаро, сотрудник ЦЕРН (Европейский совет по ядерным исследованиям, крупнейшая по размерам в мире лаборатория физики высоких энергий). Аналитик компьютерного департамента ЦЕРН Сильвано де Дженнаро потом вспоминал:
«Ещё в 1992, после их шоу на CERN Hardronic Festival, мой коллега Тим Бернерс-Ли попросил у меня несколько отсканированных фотографий „девушек из ЦЕРН“, чтобы опубликовать их в какого-то типа информационную систему, которую он только придумал, называемую World Wide Web. Я имел лишь расплывчатое представление о том, что это было, но я отсканировал несколько фотографий на моём Mac и загрузил их Тиму по FTP на широко известный ныне info.cern.ch. Как я мог знать, что это был исторический момент, и это была первая картинка, по которой когда-либо кликали в веб-браузере!».
То, что Ланцет пробует на вкус при первом посещении колодца — небольшой оммаж одной из лучших когда-либо написанных биографий: «Кто убил господина Лунный Свет?» Дэвид Дж. Хаскинса, басиста легендарной группы BAUHAUS. Хаскинс пишет не столько о своём основном музыкальном коллективе, сколько вообще о жизни, приплетая сногсшибательные эпизоды с разными культовыми фигурами, Аланом Муром, например.
За творческое вдохновение части с «Ключ от метеостанции Элиза забыла в нижней станции, а ключ от нижней — в метеостанции» и за идущий в эпизоде «Потерянный ключ» отчаянный монолог потерявшейся Элизы ответственен мой добрый товарищ Всеволод «Ключи» Леонидович, что справедливо отмечено в титрах нашего муз.альбома.
В проекте глава называлась «Роза ветров», и речь в ней шла о том, как Ланцет собирает по частям кем-то расчленённое и разбросанное по разным краям света непонятного назначения божество. Мотивов расчленённого бога много в обычной земной мифологии, но привязался он ко мне из-за трилогии Андрея Легостаева «Наследие Алвисида», которую я несколько раз перечитал в юности — для 1997 года там был довольно крутой и неожиданно взрослый сеттинг. Четвёртый том так и не прочитал. Собственно, главный мотив собирания чего-то расчленённого в «Ключе» и сохранился.
P. S. «Между вторым и третьим километром восхождения Элиза почувствовала, что ее сейчас вырвет крольчонком» — это, конечно же, Кортасар.
Глава восьмая ПАДАЛЬ
Апокриф III «Муза тьмы» это изящно нарезанное знаменитое письмо Белинского Гоголю (не спрашивайте), перемежаемое несколькими эпизодами из забракованного в 2008 году рассказа «Дети Терпсихоры», который ещё можно найти выложенным на одном из фан-сайтов Сапковского.
Первый заговор Элизы в Апокрифе III — поклон знаменитому стихотворению Франсуа Вийона (один из прототипов Штепцеля) «От жажды умирая над ручьем», которого я никогда бы не узнал, не подружись я сто с лишним лет назад с моим Главным Редактором, мьсе Волговым. Вот отрывок из него (вспомните, к какой книге он является эпиграфом):
В своей стране родной я на чужбине,
Я силу в теле чувствую и в мыслях,
Но власти нет и мощи у меня,
Я всюду победитель,
Но я всюду проигравший…
Займётся только день —
Я всем желаю ночи доброй,
Как только я прильну к земле —
То страх, как чёрный червь,
Шевелится во мне —
Страх моего паденья.
Вниз.
В пучину.
Второй заговор Элизы в Апокрифе III — творческая перенарезка «Змея» Д. Г. Лоуренса, на которого я наткнулся в тексте «Трансмиграции Тимоти Арчера» Филипа Дика. Лучший его перевод — Алекса Грибанова — вот тут: https://stihi.ru/2011/01/24/9222, оно длинное, приведу лишь начало:
Мы с ним встретились у меня в саду.
Было жарко, и я в пижаме спустился к воде,
Но там был он.
У моей воды в странно пахнущей тени цератонии,
Куда я явился с кувшином,
Я должен был ждать, стоять и ждать, потому что он пришел
до меня.
Он выполз из сумрачной трещины в глинобитной стене,
И, обхватив своим мягким желто-коричневым брюхом край
каменного корыта,
Опустив шею на каменистое дно,
Пил из лужицы чистой воды, накапавшей из крана,
Втягивая воду своим жестким ртом,
Медленно пил, заполняя водой свое длинное мягкое тело
В молчании.
В этот раз я пришел к моей воде не первым
И должен был подождать.
Собственно, Апокриф III и первый эпизод «Падали» возвращают нас к некоторым событиям до начала первой главы «Бинт» и рассказывают, какое испытание прошёл Ланцет, войдя в чрево дракона. Место, где оказался Ланцет, залезши в дракона, мне напоминает комплекс зданий Рильского монастыря, притаившегося в горах Болгарии (там и летом страшный холод, зуб на зуб не попадает — рядом горнолыжные курорты). Был там один раз в 1997 году, по остаточным воспоминаниям, прямо в монастыре есть небольшой отель, окна которого с одной стороны смотрят прямо во двор, а с другой — в пропасть и на горы. Он же, видимо, является реальным, не киношным прототипом «Вранаца».
Параллельно в «Падали» рассказывается наконец, что произошло с Рожью после взрыва жопы Червя в пещере Смразь в главе «Пепел» — события эти вдохновлены исторической миниатюрой Аймо Койвунена «Пepвитин-пaтpyль».
Глава девятая и последняя ВЕДЬМОЧЕРВЬ
Интерлюдия 4 «Симпозиум» — большой отрывок, в котором местоположение «Вранаца» из Рильского монастыря смещается, скорее, куда-то на гору Монтсеррат близ Барселоны. Герой интерлюдии частично списан с одного из самых харизматичных героев нашей книжной юности — Лукаса Корсо из «Клуба Дюма» Переса-Реверте.
К девятой главе романом окончательно завладевает тонкими ручейками просачивавшийся в ранних главах современный нарратив. Ланцет становится настолько бывалым умудрённым опытом мужиком, что даже мне самому начинает надоедать. В этой полудеревенской-полугородской новой направленности прозы можно разглядеть чуточку намёков на фразы из первых глав, но в то же время сама прошивка вселенной меняется: на первый план выходит рваный метод написания историй из моего «Нового сборника рассказов». Я не знаю, зачем сливаю эти вселенные вместе, от беспомощности ли, или от жалости к тому, что в «Новом сборнике» осталось много пригодных к развитию зачатков сюжета, которые я хочу взболтать как следует…
Точно могу сказать одно: я дьявольски-окончательно устал от фэнтези и его производных, устал от заговоров, песенок и блэк-металлических намёков. Деконструкция жанра — цель, которой я задавался, начиная писать финальную версию «Ведьмочервя» — состоялась, результатом я удовлетворён. Гештальт можно считать закрытым.
Сценарий компьютерного квеста в пункте 13.2 главы изначально был придуман как часть нашего лесорубского арт-проекта по Стругацким. Когда мы придумывали этот спецномер по Стругацким, то хотели сделать его интерактивное «продолжение» в виде примитивного квеста-адвенчуры с переходом по экранам как ещё один оммаж «Улитке на склоне», но книжки оказалось писать как-то легче, чем мастерить компьютерные игры.
«Последний апокриф» написан по мотивам и под впечатлением приключений писателя Василия Аксёнова в реальной жизни. Аксёнов — один из моих любимых русских прозаиков, а его «ОЖОГ» — лучший русскоязычный текст семидесятых, своеобразная советская «Радуга тяготения». Недавно он был прекрасно переиздан в ярко-оранжевой обложке, не упустите шанс прикоснуться к величию.
Внедрённый в главу рассказ про «Рыболовный крючок» — один из самых старых моих текстов, основанный на совершенно реальной поездке в автобусе, затерявшийся в недрах Живого журнала, и до «Ведьмочервя» так нигде и не нашедший пристанища. Думаю, здесь он выглядит уместно.
В завершение хочу сказать, что один из трёх финалов, к которым сводится «Ведьмочервь», финалом как таковым не является. С него начнётся новый роман, над которым я уже несколько месяцев работаю. Но он не будет ни сиквелом, ни приквелом «Ведьмочервя». Это будет просто ещё одна довольно странная история. Оставайтесь с нами, впереди много интересного.
иллюстрация Augsburger Wunderzeichenbuch — Folio 131 Nebensonnen über Münster
Нижеследующие же примечания — это совершенно необязательные при прочтении уточнения, отсылки и цитаты, имеющие ностальгическую ценность лишь для самого автора. Разгадывание этих загадок не является сюжетообразующим, перед читателем не стоит цели всё это учитывать и увязывать вместе. Просто получилось так, что почти все главы «Ведьмочервя» вдохновлены чем-то, и неприлично было бы оставить это совсем без упоминаний. Также это своего рода памятка самому себе: далеко не всё я смог вспомнить и указать, откуда оно взялось. А в будущем забуду ещё сильнее.
***
Для начала про обложку романа: почему она именно такая? Наталья Лаевская — создатель обложек наших спецномеров про Балларда, Лема, Джеффа Нуна, книг «Периоды пустоты» и «Стругацкие: документация» — ей и слово: концепция обложки романа родилась, как часто это происходит, в буквальном смысле на ходу, и, чтобы не упустить момент, была тотчас зарисована в рабочем блокноте, чуть позже доработана и раскрашена. Дальнейшие манипуляции с целью усовершенствования обложки дали неудовлетворительные результаты. Тот сырой, грубый и небрежный, едва возникший образ, схваченный на бегу в блокноте, так и остался лучшим, наиболее отвечающим идее и событиям романа. Поэтому было решено сохранить концепцию обложки как скана разворота художественного блокнота.
У обложки и у «Ведьмочервя» две части; как всегда у нашего автора — это ещё и две стороны музыкального альбома. Верхняя половина обложки вроде бы отзеркаливает нижнюю, словно игральная карта, но с искажениями. В соответствии с законами романа она перекраивает рассказанную историю по-другому. Существо на обложке — не совсем Ведьмочервь, это, натурально, образ самого текста: разветвлённого, путаного, полного ложных отражений и тупиков. Надеюсь, читатели с таким же удовольствием пройдут этот заковыристый и страшный путь.
Глава первая БИНТ
Выходила ранее в «Новом сборнике рассказов» под названием ЗВЕЗДОПАД. Для романа я убрал из «Звездопада» все неуместные на мой взгляд хиханьки и пустой трёп, добавив суровой прозы жизни. Но история текста уходит корнями куда глубже: отчётливо помню, как носился по городу с распечаткой ранней первой версии «Звездопада» ещё в 2007 году (да, ностальгирующий читатель). Та версия представляла собой всё ещё жалкий неумелый переполненный шаблонными ходами постфанфик на «Ведьмака», но уже с самостоятельными героями: Ланцетом и Элизой. У Ланцета в 2007 году была своя цельная больная шайка беспрерывно хохмящих рыцарей с идиотскими именами и личный трубадур, а весь рассказ был одним большим оммажем «Пределу возможного» Анджея Сапковского (это там где золотой дракон и зерриканки). Вы не представляете, каким наслаждением было срезать по живому всю наивную пошлятину «Звездопада-2007» и создавать из него ехидное умертвие «Бинта».
Структура «Бинта», да и всего романа, как я уже упоминал, пришла ко мне в духовном откровении после посещения концерта норвежской группы MAYHEM в начале 2020, а песня кровососущих в финале вдохновлена великой композицией QUEENS OF THE STONE AGE Mosquito Song.
«Бинт» — затравка романа, которая даже меня раздражает своей традиционностью. Наверное, ни один из своих текстов я не подвергал такому обширному хирургическому вмешательству, стараясь сделать его «не таким», превратить млявую рыцарскую побасенку в резкое отрывистое лязгающее повествование. В следующих главах у меня это вышло более удачно.
P. S. Рефрен про розовый бинт — это, естественно, песня АГАТЫ КРИСТИ с «Урагана»
P. P. S. Мизансцена в начале «Бинта», начинающаяся со слов «Трактирщица лежала на спине…» украдена отсюда:
«Не успел он уйти из комнаты, как Фрида уже очутилась под стойкой, рядом с К. „Мой миленький! Сладкий мой!“ — зашептала она, но даже не коснулась К.; словно обессилев от любви, она лежала на спине, раскинув руки; видно, в этом состоянии счастливой влюбленности время ей казалось бесконечным, и она скорее зашептала, чем запела какую-то песенку. Вдруг она встрепенулась — К. все еще лежал неподвижно, погруженный в свои мысли, — и стала по-ребячески теребить его: „Иди же, здесь внизу можно задохнуться!“ Они обнялись, маленькое тело горело в объятиях у К.; в каком-то тумане, из которого К. все время безуспешно пытался выбраться, они прокатились несколько шагов, глухо ударились о двери Кламма и затихли в лужах пива и среди мусора на полу».
Франц Кафка, Замок
перевод Р. Райт-Ковалёвой
Глава вторая ЕРЕСЬ
Вдохновением для «Ереси» послужили две вещи. Первая публикация Фрица Лейбера (и первый же его рассказ о Фафхрде и Сером Мышелове) «Драгоценности в лесу» (1939), начинающийся словами «Был год Бегемота, месяц Дикобраза, день Жабы». И классическое стихотворение Генриха Сапгира «Принцесса и людоед» (рекомендуется читать в сопровождении иллюстраций В. Сергеева). Сюжет рассказа Лейбера я, хоть режьте, не помню, но, видимо, в начале 2000-х сильно вдохновился образом БАШНИ именно оттуда.
Где-то в 2007 была написана первая версия главы, называвшаяся «Всё, что вне моих рук», название которой взято у монструозной, завершающей многими недопонятый и недооценённый альбом 2003 года ST. ANGER, песни METALLICA All Within My Hands. Во «Всё, что вне моих рук» Башня отправляла Ланцета и каждого из его спутников по-отдельности в прошлое, в решающие моменты их жизней, в моменты их беспомощности, равнодушия, жестокости и неверных решений, когда они не могли повлиять на ход событий, либо привели события к плачевным результатам. Эти маленькие эпизоды как бы раскрывали перед нами героев и бэкграунд описываемого мира. Не показано было только прошлое Элизы, и она отказалась рассказывать о нём позднее.
Переписанная на основе всего этого в 2022 «ЕРЕСЬ» получилась компактней, жёстче и показала направление, в котором я хотел двигать весь роман. Сцена на террасе отеля «Вранац» (он ещё не раз появится на страницах) — оммаж бондовскому фильму «Казино „Рояль“». Я ненавижу бондиану как культурное явление (в отличии от Умберто Эко, обожавшего весь цикл и написавшего о нём несколько культурологических статей), но два фильма, «Казино „Рояль“» и «Квант милосердия», почему-то могу пересматривать чуть ли не ежегодно, для меня они — идеал развлекательной (исторически и функционально изначальной) ипостаси кинематографа. Как бы мне хотелось видеть экранизацию «Ведьмака», созданную методами режиссёров этих двух фильмов Бондианы.
Строчка «От пристани доносится звук лопнувшей струны» — цитата из «Грозы» СПЛИНА. Хочу напомнить, что все эти песенные отсылочки малополезны для понимания сюжета и концепции, просто я так оперирую своим культурным кодом, и какое-то значение они в массе своей играют исключительно для меня. Хотя, в конце концов, можно составить из них саундтрек. В сверкающем электромире куколка поёт Ланцету песню, основанную на «Сынушеньке» ХАДН ДАДН, песне, на которой я почему-то каждый раз рыдаю. Вот она, сила искусства — пробуждать абсолютно незапланированные смыслы и эмоции.
Буквально сейчас вспомнил, что «ересь» изначально — это название миниистории из рассказа «Трепло» с первого моего сборника «Периоды пустоты», там тоже про башни, а вставные истории — средство, с помощью которого герой «Трепла» пытается выбраться из закрытых локаций. Ближе к концу новой «ЕРЕСИ» Ланцет и Элиза походя имитируют предфинальную сцену из «Девятых врат» Полански, но знание это, опять же, ни к чему не обязывает. В самом же конце главы мы имеем счастье наконец лицезреть главного, если можно так выразиться, антагониста романа — самого Червя.
«ЕРЕСЬ», как задающая вектор всего романа — глава о вариативности понимания реальности. О том, что хаос реальности не оставляет места осознанному пониманию и основанному на этом понимании решению, и каждый раз необратимо извращает его в угоду всеобщей энтропии.
Глава третья ТУМАН
Явилась камнем преткновения в ранней недописанной версии романа в 2010, т.к. при написании её я застрял на середине, не смог закончить и забросил роман. Что, конечно, парадоксально, ибо тогда я наизобретал для неё множество всякой фактуры.
Во-первых, ранняя версия «Тумана» была кавер-версией «Тамани» Лермонтова — постмодерн на всей грядке взошёл пышными клубнями. Пришло это наверное от того, что выпускное сочинение в школе и вступительное в университет я писал по «Герою нашего времени», накопились впечатления. В финальной версии от «Тамани» осталось несколько элементов и ударный эпиграф: «С потерею члена душа теряет какое-нибудь чувство».
Во-вторых, сюжетную интригу я позаимствовал у Сапковского — в одном из рассказов он упомянул о некоем love affair ведьмака Геральта, но дальше этого упоминания так и не зашёл. Я решил своими силами развить этот намёк в «Тумане». Каково же было моё удивление, когда в 2013 маэстро Сапковский выдал об этом полноценный роман «Сезон гроз». Вот такая вот постирония судьбы.
В общем, зашедший в тупик в 2010 «Туман» я хотел завершить тем, что Ланцет, не стесняясь в выражениях, рассказывает всем, как его достали интрижки, тайны, недосказанности и натянутые каламбуры и гордо уходит в туман, покидает текст, оставляет пространство сюжета незаконченным, по своей воле его обрывая. В принципе, в финальной версии я проделал что-то похожее.
Некоторый словесный сумбур в самом начале «Тумана» — не недоработка редакторов, а осознанный приём: Ланцет пьян и мысли его двигаются сильно вразброд, эпизоды скачут. Далее Ланцет испытывает сильнейшее похмелье, страдает от усилившихся запахов, раздражается из-за любой мелочи. Это и объясняет его исчезновение в середине и появление только в последнем эпизоде главы: его это всё просто достало (см. выше) и он со злости разрешает ситуацию наихудшим из возможных образов. Редактор Андрей Н. И. Петров назвал происходящее в главе «обратной композицией». Финал заговора в конце главы — отсылочка к грандиозной композиции МАШНИНБЭНДА «Король червей».
Разговор Ланцета и Лидии на берегу моря и пара незначительных сцен перекочевали в «Туман» из, кажется, самого первого написанного мной в 2002 рассказа «Синяя страница», ко всеобщему благу вовремя уничтоженного автором. Так или иначе, история первых попыток создания «Ведьмочервя» восходит к тому времени, почти двадцать лет назад.
Высокопарная фраза Ланцета про «У любого внутри находятся крылья, что громаднее ветра» — цитата из песни ДЖАН КУ «Жажда». Этот синий альбом jan_coo вообще довольно сильно на меня повлиял в текстово-концептуальном плане, также это одна из самых сильных петербургских гитарных работ 90-х.
Глава четвёртая ПЕПЕЛ
Эпистолярное повествование в стиле «как я провёл лето» с письмами в письмах, переходящих в пьесу, затем в реальную жизнь. Небольшой отрывок из главы о Полуденном ужасе есть где-то здесь на сайте. Про феномен полуденного ужаса в сети рассказано довольно много, самое главное тут — картины, иллюстрирующие это понятие.
Умницы-читатели узнали в письме матушки Ланцета «Змей, я беременна» композицию Тома Уэйтса Christmas Card from a Hooker in Minneapolis. Страшилки Ржи про «по ночам за рекой бродит глухой кот» это каждый раз доводящий до мурашек старт альбома КОЛИБРИ «Бес сахара», записанный с музыкантами Текиладжаззз.
Пиеса маэстро Штепцеля «Ураган» написана в далёком 2005 с подзаголовком «Припортовая трагедия». Просто было интересно попробовать написать бессодержательную пьеску по законам театра и поглядеть, что из этого получится. Вот, пригодилась.
Рефрен «стоит такой холод, что зуб на зуб не попадает» — поклоны Брету Истону Эллису, сто раз использовавшему эту назойливую фразу в великолепной «Гламораме».
Образ белой купальни на берегу как точки перехода — ошеломительная «Волшебная зима» Туве Янссон, оказывается, я не до конца наигрался с ней в «3имней сказке» из ПЕРИОДОВ ПУСТОТЫ. Собственно, в «Пепле» я зачем-то начинаю стягивать в повествование образы из старых рассказов: белая купальня, дом с красным окном (был в «Не приснится»), беспомощное валяние в грязи (это начало «Трепла»). Наверное, это попытка закрепить такое ненадёжное повествование, передаваемое героем в письмах: мы так и не узнаем, что происходило на самом деле, а что ему привиделось после солнечного удара, и он пытается заполнить лакуны истории какими-то случайно пришедшими на ум отрывками.
Так или иначе, визуальная часть главы, навеянная картинами из статьи про полуденный ужас, мне нравится. Отстраняясь от собственного текста, мне, кажется, хорошо удалось передать это ощущение обалдевания и потаённой полуденной опасности. Новый герой Рожь ещё проявит себя далее.
Глава пятая СТОЛБНЯК
«Столбняк» завершает собой сторону «А» нашего импровизированного музыкального альбома, сводя основных героев в одной точке, сталкивая их нос к носу. В первой версии 2007−2009 гг «Столбняк» назывался «Первоапрельский лёд» в честь песни ДЖАН КУ из альбома «Свобода» и был преисполнен нехилого преклонения перед романом Юлиана Семёнова «Семнадцать мгновений весны» (без шуток): меня совершенно внезапно впечатлили художественные достоинства на первый взгляд абсолютно внутрижанрового шпионского приключения, его деликатная сдержанность и суровая красота. А пара сцен (особенно начальная и финальная) так и вообще надолго запали в душу.
Начальная сцена «Столбняка», где Ланцет прохлаждается на лавке в зале «Вранаца», переписана из сцены планировавшегося мною научно-фантастического романа для детей старшего юношеского возраста, или как их там сейчас, вдохновлённого Аньюдинской школой из «Полдня, XXII века» Стругацких. Слишком мало АБС затронули тему Высокой теории воспитания, хотелось бы её развить и потыкать героев изнутри, но она справедливо слишком сложна и провокационна, и лучше, чем у самих же Стругацких в «Отягощённых злом» у меня, естественно, ни за что не получилось бы. Так или иначе, замысел НФ-романа в бардачке у меня присутствует.
«Час первый», «Час шестый» и прочие «Вечерни» в обозначении эпизодов главы — это пункты распорядка дня по литургическим часам в средневековых монастырях; здесь дадим слово моему доброму знакомому, профессору Умберто Эко:
«Тем не менее, стремясь помочь читателю, я отчасти вывел из текста, отчасти путем сличения правила Св. Бенедикта с расписанием служб, взятым из книги Эдуарда Шнайдера „Часы Бенедиктинцев“, следующую таблицу соотношения канонических и астрономических часов:
Полунощница (Адсон употребляет и более архаичный термин Бдение) — от 2.30 до 3 часов ночи.
Хвалитны (старинное название — Утреня) — от 5 до 6 утра; должны кончаться, когда брезжит рассвет.
Час первый — около 7.30, незадолго до утренней зари.
Час третий — около 9 утра.
Час шестый — полдень (в монастырях, где монахи не заняты на полевых работах, зимой, это также час обеда).
Час девятый — от 2 до 3 часов дня.
Вечерня — около 4.30, перед закатом (по правилу, ужинать следует до наступления темноты).
Повечерие — около 6. Примерно в 7 монахи ложатся.
При расчете учитывалось, что в северной Италии в конце ноября солнце восходит около 7.30 и заходит примерно в 4.40 дня».
Таким образом можно установить, что события «Столбняка» занимают примерно одни сутки от 8−9 часов утра до 5−6 утра следующего дня.
«Когда Ланцет вошел, не прикрыв за собой дверь, Штепцель принялся старательно раскуривать трубку» — лёгкий реверанс моему любимейшему произведению художественной литературы, «Гадким лебедям» Стругацких. В следующем сразу за этим разговоре о нелогичности бытия можно углядеть несколько мыслей из сочинений Томаса Лиготти. Многочисленные инсинуации героев на счёт того, что «под скалой возникло песчаное ложе, под песчаным ложем — удушливый ветер, под ветром…» — это, конечно же, Борхес и Мария Герреро, см. статью о Багамуте в «Книге вымышленных существ».
В «Столбняке» появляется Краснолицая ведьма — ещё один ключевой персонаж, тоже вышедший из экзотического фольклора. Она сыграет (или уже сыграла) важную роль в истории Ланцета и Элизы. Вообще глава, что в ранней версии «Первоапрельского льда», что в финальной — о переломе. Ломается надвое роман, ломается нарратив (в следующей главе «Молчание мира» это станет видно), ломаются пути героев — они совершают необратимые действия, и если в предыдущих главах им ещё можно было успокоиться и перестать нервничать, то теперь уже поздно. Так или иначе, после «Столбняка» читателя ждёт первая Интерлюдия, слегка проливающая свет на то, что вообще тут происходит.
P. S. «Лица у них опухли и белели в темноте, как подушки» — украдено у, внезапно, Ильфа и Петрова.
Глава шестая МОЛЧАНИЕ МИРА
Названа в честь ещё одной композиции ДЖАН КУ, завершающей концептуально идеальный «синий» альбом. Запись из заметок 28 декабря 2018 года: Ланцет в молчании мира роется в песке у предгорий и дорывается до глины слизняков и влаги обмазывается ест их. До такого в финальном варианте, слава Змею, не дошло, но мы уже совсем близко, дорогой читатель.
В «Молчании мира» происходит ритуал, включающий память героев. В старой версии главы (2006 год, наверное) ритуал проходил Ланцет в пустыне бессознательного, но завершалось все обычной эзотерической чепуховиной. В переписанной версии ритуал проходит Элиза. Собственно, сам текст песни «Молчание мира» наверное и рассказал мне предысторию Элизы. Во второй интерлюдии и следующей главе «Ключ» Элиза наконец вспоминает, кто она и откуда пришла.
Рассказ Лидии о мёртвом мире — это немного переиначенное стихотворение Иннокентия Анненского Notturno (1890). Никогда бы на него не обратил внимание, если бы не неведомые старатели, запечатлевшие его на мурале на стене заброшенного домика в местах близ пос. Тярлево:
Тёмную выбери ночь и в поле, безлюдном и голом,
В сумрак седой окунись… пусть ветер, провеяв, утихнет,
Пусть в небе холодном звезды, мигая, задремлют…
Сердцу скажи, чтоб ударов оно не считало…
Шаг задержи и прислушайся! Ты не один… Точно крылья
Птицы, намокшие тяжко, плывут средь тумана.
Слушай… это летит хищная, властная птица,
Время ту птицу зовут, и на крыльях у ней твоя сила,
Радости сон мимолётный, надежд золотые лохмотья…
В месте, где
Лидия тихонечко вздыхает:
— Когда бы брошенный камень размышлял и говорил…
— снова цитата из синего альбома Джан Ку.
Сучье варево, которым герои будут дышать ещё две главы — поклон шаману Майлзу Дэвису и его эпохальному альбому Bitches Brew, под музыку которого писались многие главы и рассказы.
Эпизод с Ланцетом и Лидией, где «Пустыня под ночным небом была синей, а внизу бежал ручей, и рыбы в нем спали» вдохновлён великим мультфильмом Nuit chérie (Sweet Night) Лии Бертелс, что-то в нём есть от той самой «Волшебной зимы» Туве Янссон.
Финальное откровение Лидии про нектар в цветке — слегка перемиксованный текст Регины Спектор из недавней впечатляющей песни Up The Mountain. Ещё, кажется, Лидия проходила на PS4 игру Nier: Automata.
Глава седьмая КЛЮЧ
Немного об Апокрифе-2, идущим перед главой:
ТЫ (НА) ОСТРОВ (Е) — инсталляция из неона, созданная Алишей Эггерт совместно с Майком Флемингом. Игра слов в ней подчеркивается динамикой, а простое высказывание приобретает дополнительные и противоречивые смыслы. Простым жестом художница смещает фокус с географического понятия острова в сторону метафорического, политического или даже идеологического. Постоянная смена утверждений («ты остров» и «ты на острове») подталкивает нас задуматься о себе, восхититься миром, в котором мы живем, и ролью, которую мы в нем играем. Инсталляция You are (on) an island была изначально создана для фестиваля искусств The Sacred and Profane («Священное и мирское») на острове Пикс, штат Мэн. Мобильная версия работы участвовала в «партизанском турне» в Великобритании в 2013 году. На острове «Новая Голландия» представлена специальная версия инсталляции, увеличенная и адаптированная для экспонирования на крыше.
https://www.newhollandsp.ru/events/art/you-are-on-an-island/
Почерк-2 в Апокрифе-2 — вновь слегка адаптированный кусочек раннего рассказа «Трепло» из «Периодов пустоты», я даже один раз там специально оставил «Метатрон» вместо «Каттер». На то они и маленькие вставные не несущие особого смысла истории, чтобы потом как-нибудь, спустя несколько лет, обрести свой подлинный смысл в новой концепции.
В КЛЮЧЕ, как наверное легко догадаться, две временные линии: в одной раскрывается прошлое Элизы, во второй — продолжается основная линия в настоящем. Вся подоплёка концепции камней в форме яйца и островов над головой мне, кажется, приснилась, но приснилась, когда уже роман был наполовину написан, поэтому это принималось к учёту лишь как вспомогательные знаки из ноосферы общего бессознательного. Идея метеостанции на богом забытой горе на дальнем севере — это такое общее представление о романтике советской прозы 60−70-х о людях, преданных своему делу, готовых ради него торчать по полгода на льдинах в Антарктике.
«На первой фотографии, загруженной на девственный сервер, обслуживающий метеостанцию, были изображены три девчонки» — это культура, такое знать надо: 18 июля 1992 года изобретатель интернета Тим Бернерс-Ли загрузил во Всемирную паутину первую фотографию, на которой изображена пародийная музыкальная группа Les Horribles Cernettes («Страшненькие девушки из ЦЕРН»). Именно в этот день на сайте info.cern.ch была опубликована эта фотография. Автором фото стал Сильвано де Дженнаро, сотрудник ЦЕРН (Европейский совет по ядерным исследованиям, крупнейшая по размерам в мире лаборатория физики высоких энергий). Аналитик компьютерного департамента ЦЕРН Сильвано де Дженнаро потом вспоминал:
«Ещё в 1992, после их шоу на CERN Hardronic Festival, мой коллега Тим Бернерс-Ли попросил у меня несколько отсканированных фотографий „девушек из ЦЕРН“, чтобы опубликовать их в какого-то типа информационную систему, которую он только придумал, называемую World Wide Web. Я имел лишь расплывчатое представление о том, что это было, но я отсканировал несколько фотографий на моём Mac и загрузил их Тиму по FTP на широко известный ныне info.cern.ch. Как я мог знать, что это был исторический момент, и это была первая картинка, по которой когда-либо кликали в веб-браузере!».
То, что Ланцет пробует на вкус при первом посещении колодца — небольшой оммаж одной из лучших когда-либо написанных биографий: «Кто убил господина Лунный Свет?» Дэвид Дж. Хаскинса, басиста легендарной группы BAUHAUS. Хаскинс пишет не столько о своём основном музыкальном коллективе, сколько вообще о жизни, приплетая сногсшибательные эпизоды с разными культовыми фигурами, Аланом Муром, например.
За творческое вдохновение части с «Ключ от метеостанции Элиза забыла в нижней станции, а ключ от нижней — в метеостанции» и за идущий в эпизоде «Потерянный ключ» отчаянный монолог потерявшейся Элизы ответственен мой добрый товарищ Всеволод «Ключи» Леонидович, что справедливо отмечено в титрах нашего муз.альбома.
В проекте глава называлась «Роза ветров», и речь в ней шла о том, как Ланцет собирает по частям кем-то расчленённое и разбросанное по разным краям света непонятного назначения божество. Мотивов расчленённого бога много в обычной земной мифологии, но привязался он ко мне из-за трилогии Андрея Легостаева «Наследие Алвисида», которую я несколько раз перечитал в юности — для 1997 года там был довольно крутой и неожиданно взрослый сеттинг. Четвёртый том так и не прочитал. Собственно, главный мотив собирания чего-то расчленённого в «Ключе» и сохранился.
P. S. «Между вторым и третьим километром восхождения Элиза почувствовала, что ее сейчас вырвет крольчонком» — это, конечно же, Кортасар.
Глава восьмая ПАДАЛЬ
Апокриф III «Муза тьмы» это изящно нарезанное знаменитое письмо Белинского Гоголю (не спрашивайте), перемежаемое несколькими эпизодами из забракованного в 2008 году рассказа «Дети Терпсихоры», который ещё можно найти выложенным на одном из фан-сайтов Сапковского.
Первый заговор Элизы в Апокрифе III — поклон знаменитому стихотворению Франсуа Вийона (один из прототипов Штепцеля) «От жажды умирая над ручьем», которого я никогда бы не узнал, не подружись я сто с лишним лет назад с моим Главным Редактором, мьсе Волговым. Вот отрывок из него (вспомните, к какой книге он является эпиграфом):
В своей стране родной я на чужбине,
Я силу в теле чувствую и в мыслях,
Но власти нет и мощи у меня,
Я всюду победитель,
Но я всюду проигравший…
Займётся только день —
Я всем желаю ночи доброй,
Как только я прильну к земле —
То страх, как чёрный червь,
Шевелится во мне —
Страх моего паденья.
Вниз.
В пучину.
Второй заговор Элизы в Апокрифе III — творческая перенарезка «Змея» Д. Г. Лоуренса, на которого я наткнулся в тексте «Трансмиграции Тимоти Арчера» Филипа Дика. Лучший его перевод — Алекса Грибанова — вот тут: https://stihi.ru/2011/01/24/9222, оно длинное, приведу лишь начало:
Мы с ним встретились у меня в саду.
Было жарко, и я в пижаме спустился к воде,
Но там был он.
У моей воды в странно пахнущей тени цератонии,
Куда я явился с кувшином,
Я должен был ждать, стоять и ждать, потому что он пришел
до меня.
Он выполз из сумрачной трещины в глинобитной стене,
И, обхватив своим мягким желто-коричневым брюхом край
каменного корыта,
Опустив шею на каменистое дно,
Пил из лужицы чистой воды, накапавшей из крана,
Втягивая воду своим жестким ртом,
Медленно пил, заполняя водой свое длинное мягкое тело
В молчании.
В этот раз я пришел к моей воде не первым
И должен был подождать.
Собственно, Апокриф III и первый эпизод «Падали» возвращают нас к некоторым событиям до начала первой главы «Бинт» и рассказывают, какое испытание прошёл Ланцет, войдя в чрево дракона. Место, где оказался Ланцет, залезши в дракона, мне напоминает комплекс зданий Рильского монастыря, притаившегося в горах Болгарии (там и летом страшный холод, зуб на зуб не попадает — рядом горнолыжные курорты). Был там один раз в 1997 году, по остаточным воспоминаниям, прямо в монастыре есть небольшой отель, окна которого с одной стороны смотрят прямо во двор, а с другой — в пропасть и на горы. Он же, видимо, является реальным, не киношным прототипом «Вранаца».
Параллельно в «Падали» рассказывается наконец, что произошло с Рожью после взрыва жопы Червя в пещере Смразь в главе «Пепел» — события эти вдохновлены исторической миниатюрой Аймо Койвунена «Пepвитин-пaтpyль».
Глава девятая и последняя ВЕДЬМОЧЕРВЬ
Интерлюдия 4 «Симпозиум» — большой отрывок, в котором местоположение «Вранаца» из Рильского монастыря смещается, скорее, куда-то на гору Монтсеррат близ Барселоны. Герой интерлюдии частично списан с одного из самых харизматичных героев нашей книжной юности — Лукаса Корсо из «Клуба Дюма» Переса-Реверте.
К девятой главе романом окончательно завладевает тонкими ручейками просачивавшийся в ранних главах современный нарратив. Ланцет становится настолько бывалым умудрённым опытом мужиком, что даже мне самому начинает надоедать. В этой полудеревенской-полугородской новой направленности прозы можно разглядеть чуточку намёков на фразы из первых глав, но в то же время сама прошивка вселенной меняется: на первый план выходит рваный метод написания историй из моего «Нового сборника рассказов». Я не знаю, зачем сливаю эти вселенные вместе, от беспомощности ли, или от жалости к тому, что в «Новом сборнике» осталось много пригодных к развитию зачатков сюжета, которые я хочу взболтать как следует…
Точно могу сказать одно: я дьявольски-окончательно устал от фэнтези и его производных, устал от заговоров, песенок и блэк-металлических намёков. Деконструкция жанра — цель, которой я задавался, начиная писать финальную версию «Ведьмочервя» — состоялась, результатом я удовлетворён. Гештальт можно считать закрытым.
Сценарий компьютерного квеста в пункте 13.2 главы изначально был придуман как часть нашего лесорубского арт-проекта по Стругацким. Когда мы придумывали этот спецномер по Стругацким, то хотели сделать его интерактивное «продолжение» в виде примитивного квеста-адвенчуры с переходом по экранам как ещё один оммаж «Улитке на склоне», но книжки оказалось писать как-то легче, чем мастерить компьютерные игры.
«Последний апокриф» написан по мотивам и под впечатлением приключений писателя Василия Аксёнова в реальной жизни. Аксёнов — один из моих любимых русских прозаиков, а его «ОЖОГ» — лучший русскоязычный текст семидесятых, своеобразная советская «Радуга тяготения». Недавно он был прекрасно переиздан в ярко-оранжевой обложке, не упустите шанс прикоснуться к величию.
Внедрённый в главу рассказ про «Рыболовный крючок» — один из самых старых моих текстов, основанный на совершенно реальной поездке в автобусе, затерявшийся в недрах Живого журнала, и до «Ведьмочервя» так нигде и не нашедший пристанища. Думаю, здесь он выглядит уместно.
В завершение хочу сказать, что один из трёх финалов, к которым сводится «Ведьмочервь», финалом как таковым не является. С него начнётся новый роман, над которым я уже несколько месяцев работаю. Но он не будет ни сиквелом, ни приквелом «Ведьмочервя». Это будет просто ещё одна довольно странная история. Оставайтесь с нами, впереди много интересного.
иллюстрация Augsburger Wunderzeichenbuch — Folio 131 Nebensonnen über Münster
